ГУЛАГ. Паутина Большого террора

Многие бывшие зэки говорят о жестокой борьбе за выживание, многие, как Зорин, называют эту борьбу дарвиновской.

«Лагерь был великой пробой нравственных сил человека, обыкновенной человеческой морали, и девяносто девять процентов людей этой пробы не выдержали», —

писал Шаламов[1196].

«Всего три недели спустя большинство лагерников были сломленными людьми, которых интересовала только еда. Они вели себя как животные, ни к кому не питали теплых чувств, всех подозревали, во вчерашнем друге видели соперника в борьбе за выживание», —

писал Эдуард Бука[1197].

Участница дореволюционного социалистического движения Екатерина Олицкая пришла в ужас от аморальности лагерной жизни: если в тюрьме арестанты часто помогали друг другу, сильные поддерживали слабых, то в советском лагере каждая заключенная «жила сама по себе», стараясь за счет других хоть немного возвыситься в лагерной иерархии[1198]. Галина Усакова так говорила мне о переменах, которые сама в себе почувствовала:

«Я была благополучной девочкой и достаточно воспитанной, из интеллигентной семьи. Но там с этими качествами не выживешь, там нужно было самоутверждаться обязательно. Если ты там где-то в чем-то уступил, проявил слабость, ты не выживешь… Научившись приспосабливаться, ты же учишься и лжи, и лицемерию, это в разных формах проявляется».

Герлинг-Грудзинский идет дальше и описывает, как прибывший в лагерь заключенный постепенно приучается «жить без сострадания»: