ГУЛАГ. Паутина Большого террора

Судя по всему, история Чернавина не единична: первый период ГУЛАГа, период его бурного расширения, поистине можно назвать золотым веком беглецов. Количество заключенных стремительно росло, количество охранников за ним не поспевало, и к тому же лагеря располагались сравнительно близко от Финляндии. В 1930 году на финской границе было задержано 1174 нарушителя, а в 1932-м — уже 7202. Можно предположить, что число успешных побегов возросло в той же пропорции[1367]. Согласно статистике ГУЛАГа (хотя за полную ее достоверность, конечно, ручаться нельзя), в 1933 году из лагерей бежало 45 755 человек, из которых поймано было только чуть больше половины — 28 370[1368]. Отмечалось, что беглые заключенные терроризируют местное население, и начальники лагерей, пограничники и местные органы ОГПУ постоянно посылали запросы о подкреплении[1369].

ОГПУ ужесточило контроль. В этот период к пресечению побегов стали активно подключать местное население: один приказ ОГПУ предписывал

«организовать в 25—30-километровой полосе (прилегающей к лагерям) актив из местного населения для борьбы с побегами»,

а также

«обеспечить выявление и задержание бежавших заключенных на железнодорожном и водном транспорте».

Был, кроме того, издан приказ, запрещавший открывать камеры для вывода заключенных после вечерней поверки[1370]. Местные начальники настойчиво просили усилить надзор за лагерями[1371]. Законом было увеличено наказание за побег. За убийство беглецов были установлены премии[1372].

Тем не менее количество побегов снижалось медленно. В 30-е годы на Колыме групповые побеги были все еще довольно частым явлением. Уголовники

«организовывались в банды, а овладев оружием, нападали на вольнонаемных дальстроевцев, геологические партии, коренных жителей Колымы».

В 1936 году там «изъяли 22 банды», и для предупреждения побегов «особо опасный элемент» перевели в специально созданное лагерное подразделение на 1500 человек[1373]. В январе 1938-го, в разгар Большого террора, один из заместителей народного комиссара внутренних дел разослал по всем лагерям приказ, констатирующий, что,

«несмотря на целый ряд приказов о решительной борьбе с побегами заключенных из лагерей… серьезного перелома в этом отношении нет»[1374].

В первый период после вступления СССР во Вторую мировую войну количество побегов вновь резко подскочило: передислокация лагерей из прифронтовой полосы в тыл и общая неразбериха создавали для этого дополнительные возможности[1375]. В июле 1941-го из Печорлага, одного из самых отдаленных лагерей Коми АССР, бежало пятнадцать человек. В августе того же года из Воркутлага бежало восемь краснофлотцев, возглавляемых бывшим старшим лейтенантом Северного флота[1376].

На более позднем этапе войны число побегов уменьшилось, но они не прекратились. В 1947 году, когда было больше всего побегов за весь послевоенный период, попытку совершили 10 440 заключенных, из которых поймали только 2 894[1377]. Это, конечно, очень малая доля от тех миллионов, что находились тогда в лагерях, и все же приведенные цифры говорят, что побег, вопреки сложившемуся у многих мнению, был возможен. Не исключено даже, что частота побегов была одной из причин ужесточения лагерного режима и усиления охраны в последние пять лет существования сталинского ГУЛАГа.

Мемуаристы сходятся на том, что подавляющее большинство беглецов составляли уголовники. На блатном жаргоне о побеге в теплое время года говорили так:

«Придет весна, и меня освободит зеленый прокурор».

Шаламов пишет:

«Путешествие по тайге возможно только летом, когда можно, если продукты кончатся, есть траву, грибы, ягоды, корни растений, печь лепешки из растертого в муку ягеля — оленьего мха, ловить мышей-полевок, бурундуков, белок, кедровок, зайцев…»[1378].

В заполярной тундре, однако, почти невозможно было передвигаться, пока не замерзали болота и воздух был наполнен гнусом и мошкарой. Люди там надеялись на «белого прокурора»[1379].