ГУЛАГ. Паутина Большого террора

Амнистии коснулись далеко не всех: уголовники-рецидивисты и «политические» освобождению не подлежали. Исключения были сделаны лишь для очень немногих. Возможно, понимая, какой ущерб нанесли Красной Армии многочисленные аресты офицеров высокого ранга в конце 30-х годов, власти после советского вторжения в Польшу тихо освободили нескольких военачальников, осужденных по политическим статьям. Среди них был генерал Александр Горбатов, которого зимой 1940-го отправили из дальнего колымского лагпункта в Москву для пересмотра дела. Увидев Горбатова, следователь несколько раз переводил взгляд с него на прежнюю фотокарточку, приклеенную к делу, и обратно. Следователю не верилось, что сидящий перед ним исхудалый человек — один из самых талантливых военачальников Красной Армии:

«Ватные брюки заплатаны. Ноги обернуты портянками и обуты в шахтерские галоши (полуботики). Была на мне еще и ватная фуфайка, лоснившаяся от грязи. На голове — истрепанная и грязная шапка-ушанка»[1550].

Горбатова освободили в марте 1941 года — незадолго до начала войны с Германией. Весной 1945-го он участвовал в штурме Берлина.

Простому человеку амнистия отнюдь не гарантировала жизнь. Многие утверждают (хотя в архивах данных об этом пока не найдено), что людей, переведенных из ГУЛАГа в армию, зачисляли в штрафные батальоны и посылали на самые опасные участки передовой. Красная Армия жертвовала своими солдатами с большой готовностью, и нетрудно поверить, что командир в первую очередь готов был пожертвовать бывшими заключенными. Один бывший лагерник, диссидент Авраам Шифрин, утверждал, что его зачислили в штрафбат как сына «врага народа». По словам Шифрина, его с товарищами отправили прямо на передовую, хотя на 500 человек у них было 100 винтовок. «Ваше оружие — в руках фашистов, — говорили им офицеры. — Добудьте его в бою». Шифрин остался жив, хотя дважды был ранен[1551].

И тем не менее многие из бывших заключенных, зачисленных в Красную Армию, отличились в боях. На удивление малая часть из них была настроена против того, чтобы сражаться за Сталина. Генерал Горбатов, по его словам, не испытывал ни малейших колебаний по поводу возвращения в армию и был готов воевать за дело партии, хотя она позволила арестовать его без всякой вины. Когда началась война, первой его мыслью было:

«Как хорошо, что я на свободе и успел уже набраться сил!»

По пути на фронт он с гордостью говорил солдатам, что

«теперь в результате социалистической индустриализации страны мы оружие имеем свое»,

и молчал о том, во что эта индустриализация обошлась. Правда, в воспоминаниях он порой выражает досаду по поводу политруков, только мешавших солдатам делать свое дело, и с горечью пишет о том, как на его счет прохаживались офицеры НКВД:

«По-видимому, его мало проучили на Колыме».

Однако в искренности его патриотизма сомневаться не приходится[1552].

То же самое можно сказать и о многих других отпущенных тогда заключенных. По крайней мере, такой вывод складывается на основании материалов НКВД. В мае 1945-го начальник ГУЛАГа Виктор Наседкин представил подробную, многословную справку об участии бывших заключенных в боевых действиях. В доказательство патриотизма и боевого духа вчерашних зэков он приводит обширные выдержки из их писем в покинутые ими лагеря.

«Во-первых сообщаю о том, что я нахожусь в госпитале в гор. Харькове раненый, — пишет один. — Я защищал свою любимую Родину, не считаясь со своей жизнью. Я также был осужден за плохую работу, но мне наша любимая партия дала возможность искупить вину подвигами на фронте. По моим подсчетам я своим стальным пулеметом уничтожил 53 фашиста».

Другой благодарит лагерное начальство: