Гулящая

Она примостилась на лавочке под навесом, где казалось не так холодно. Пожалуй, можно и лечь. Нет, все-таки холодно, немилосердно холодно. Христя, свернувшись калачиком, плотней прижалась к стенке. Успокоившись немного, она начала думать о будущем. Завтра пойдет в волость – пусть ей вернут ее добро... Что ж она будет делать? Что? Можно сдать лавку и часть дома внаем. Лишь бы зиму продержаться, а придет лето, тепло, тогда она как-нибудь начнет жить снова...

Христя глубоко задумалась, забыв обо всем на свете. Незаметно подкрадывается сон. Вдруг словно что-то ударило ее, перед глазами заметались искры... И видит она ясный летний день. Жаркое солнце золотит зеленые поля, поют птицы, в прозрачном воздухе носятся мотыльки, пряно пахнут цветы. Христя идет по полям, на которых буйно разрослись хлеба. Ветер колышет зеленые волны, убегающие до самого горизонта.

– Чье это поле? – спрашивает она прохожего.

– Христино, – отвечает тот.

– Какой Христи?

– Из Марьяновки. Хороша была собой, но пошла по рукам и стала уродливой. Да уж, видно, за ее тяжкие муки Бог послал ей удачу – разбогатела она. Вот все эти поля кругом принадлежат ей. Там и лес столетний, и дом панский в Марьяновке. В этом доме живут девушки, которые сбились с пути. Как проштрафится какая-нибудь, Христя тотчас же к себе ее сманивает. Грамоте учит, ремеслу. Школу такую открыла. И дивно: совсем непутевая попадет, а гляди, год-другой побудет, – такой хорошей хозяйкой становится: все знает, все умеет. Потом, если захочет, замуж выходит, а нет, так остается здесь навсегда. Сначала люди сторонились ее, а как смекнули, в чем дело, и хозяева начали ей отдавать своих дочерей в учение. Добрая душа, много для людей делает! Не то что другие – как разбогатеют, Бога и людей знать не хотят. А Христя говорит: я им за их зло добром отплачу, – закончил незнакомец и скрылся.

– Где наша мать? Где наша мать? – услышала она многоголосый крик.

И вот со всех сторон, из густой пшеницы и высокой ржи, показалось множество женщин и девушек, гладко причесанных, в венках из живых цветов. Лица у них румяные, глаза ясные... Все они бросились к ней.

– Вот наша мать! Утомилась, бедняжка. Давайте, понесем ее домой.

Они подняли ее и понесли по полю. Огромным шатром распростерлось над ней синее безоблачное небо, порой высоко пролетит жаворонок, и звонкая песня его льется над землей. Хор молодых голосов оглашает поля... Так хорошо, легко Христе, – дрема смежает глаза, она впадает в сладостное забытье...

На другой день шинкарь, выйдя на рассвете оглядеть свои владения, наткнулся на неподвижное тело.

– Кто это? – крикнул он и, подойдя ближе, прикоснулся к залубеневшему лицу лежавшего.

– Караул! Караул! – завопил шинкарь и бросился в хату.

Немного спустя он снова вышел в сопровождении жены. Заспанная и неумытая, она уставилась на лежавшее тело.

– Что тебе Бог послал? – спросил шинкаря сосед.

– Напасть послал. Какой-то злой дух замерз под лавкой.

– Мужчина или женщина?

– А черт его знает. Не нашел другого места.

Сосед, бросив среди двора охапку соломы, которую нес скоту, пошел к лавке взглянуть на мертвое тело.

– А никто к тебе не просился на ночлег? – спросил он шинкаря.

– Нет, не просился, – ответил шинкарь, многозначительно взглянув на жену.

– А я слышал среди ночи, что лаяли собаки и кто-то стучал в окно.

– Не знаю, может, и стучали. Я спал. Ты не слышала? – обратился он к жене.

– Нет.

Сосед потрогал голову замерзшей и спросил:

– Что ж теперь будешь делать?

– Возьму и выброшу на дорогу.

– Нет, так нельзя, можешь на себя беду накликать. Надо заявить в волость.

Шинкарь, не мешкая, убежал со двора. Жена его пошла в хату. Ушел и сосед.

– Остап! – крикнул он через забор другому соседу. – Ты слышал, около шинка человек замерз.

– Да ну!

– Вот лежит.

Остап побежал к лавке.

– А что там? – спросил третий.

– Да вот, замерз!

Вскоре собралась толпа. Заслышав о случившемся, люди бежали со всех концов села. Начались толки, расспросы. Кто такой? Откуда? Зачем забрел в село?

Вернулся и шинкарь в сопровождении двух сотских. Один, старый, сгорбленный, еле поспевал за другим.

– Пропустите, пропустите! – крикнул шинкарь, расталкивая народ.

Подошли. Только сотский отвернул платок с головы замерзшего, как зазвонил церковный колокол. Его медный гул потряс морозный воздух. Старик, снимавший платок с трупа, вздрогнул и отступил. Люди торопливо крестились.

– Испугался, дядька? – крикнул кто-то.

– Чего там? Не впервой! – ответил сотский и совсем сдернул платок. Показалось женское лицо, с щеками, побелевшими от мороза, и провалившимся носом.

Люди начали тесниться, наваливаясь друг на друга, чтобы разглядеть замерзшую.

– Вот чудеса! Что это, нос отморожен?

– Какое там! Его совсем не было!

– Как же это?

– Да уж так!

– Видать, женщина.

Сотские сумрачно глядели на труп. Старому показалось, что он где-то видел это лицо.

Приехали старшина и писарь. Люди расступились, торопливо снимая шапки. Старшина пошел прямо к лавке.

– Ты что, Кирило, так засмотрелся? Узнаешь?

– Что-то знакомое, но никак не вспомню.