Гулящая

— Ой… беда! — только крикнул он и бросился к Христе. — Панночка, панночка! Очнитесь! Господь с вами! Это в слободе горит, от нас далеко! Не бойтесь.

Слова Кирила подействовали на Христю успокаивающе. «Это еще не Страшный суд, если так ласково говорят со мной», — пронеслось в ее голове, и хотя она не поднялась с пола, но перестала причитать.

— Встаньте! Господь с вами! — сказал Кирило и взял ее за руки.

С его помощью Христя встала. Потом, как сноп, свалилась на стул.

Сейчас она сидела лицом к окну. Перед нею в глубоком обмороке лежала Оришка. Сзади стоял Кирило, держась за стул.

А пожар все разгорался. Пламя перебрасывалось на новые хаты, искры роями носились над слободой. Но теперь было уже не так страшно. Проснулись люди, отовсюду доносились отчаянные крики:

— Воды! Где ведра? Лей! Ломай плетень! Налегай! — Треск, лязг и шипение воды сливались в сплошной гул.

— Кажется мне, что это Кравченко горит, — сказал Кирило.

Очнувшаяся Оришка, словно хищная птица, метнулась из комнаты.

— Куда? — крикнул Кирило, схватив ее за рукав сорочки. — Ни с места!

Оришка закрыла лицо руками и глухо застонала.

— Ох… ой… подожгли… подожгли… — зашипела она.

— Кто поджег? — испуганно спросила Христя.

— Да не слушайте ее… Кто его знает, отчего загорелось, а она уже мелет: подожгли, — сказал Кирило.

— Подожгли, подожгли, — не унималась Оришка, как ополоумевшая, слоняясь по комнате. — Отчего могло загореться? Иуды подожгли.

— Да замолчи, чертова сорока! — крикнул Кирило.

Надо бы в слободу побежать, помочь людям, да не на кого дом оставить. Две бабы, обезумевшие от страха, — ненадежная охрана, они сами нуждаются в присмотре.

Пожар начал утихать. Прожорливое пламя, насытившись своей добычей, утомилось; длинные языки его уже не лизали с жадностью черного неба; словно угасающий костер дотлевал на земле. Зато стал отчетливей и громче людской крик и говор. Казалось, все радовались, что одолели ненасытного зверя, и шумно делились своей радостью. Это был неясный гул, но он означал, что, покончив с опасностью, люди принялись хлопотать на пожарище, помогать друг другу.

— Утихло, слава Богу! — вздохнув, произнес Кирило и вышел.

За ним следом поплелись Христя и Оришка.

Внизу, над прудом, тлело большое пожарище. Синие язычки пламени кое-где мелькали над золотым жаром и золой. Слева в зеркальной глади пруда колебалось багровое отражение пожарища. Казалось, что и под землей горит. На берегу пруда толпилось множество людей — женщины, дети, старики стояли черной стеной, глядя, как боролись две страшные силы — огонь и вода. А над всем этим в черном небе подымалось зарево, далеко разнося весть о несчастье, постигшем слобожан.

Только поздней ночью, когда погасло зарево, Христя успокоилась и легла спать. Но ей не спалось. Вспомнились бабкины слова, обращенные к смеявшемуся Кравченко: «Не смейся, ты в моих руках». Оправдались и опасения Кирила: богатство Кравченко развеялось, как дым… Оришка говорит, что подожгли. Чьих же это рук дело? Конечно, слобожан. Отомстили Кравченко за огороды и пруд. Но разве он виноват? Не предостережение ли это тому, кто владеет этим имуществом? Грозное предостережение. А какая же будет кара?… Сквозь сон мерещится Христе страшное зрелище горящей усадьбы… Она встрепенулась и, перекрестившись, снова легла. И опять видит бушующее пламя… Горит дворец на горе, кричит Кирило, люди вопят, а другие хохочут. Смеются над чужим несчастьем.

Снова проснулась Христя.

Бледный рассвет поднимался над сонной землей. Край синего неба зарумянился, будто девичье лицо от вольного слова парня; сквозь закрытые окна неясно слышится пенье птиц. Тихую радость ощутила Христя. Словно искра в темноте, разгоралась она где-то в глубине души, заглушая горечь воспоминаний о вчерашнем. Христя подбежала к окну подышать свежим утренним воздухом. Напрасная надежда! Вместо ароматной свежести на нее дохнуло гарью и чадом. Желтый дым, смешанный с облаками тумана, будил горькие воспоминания. Сразу исчезла радость, появились печальные мысли. Проснулось и любопытство. Услышав доносившиеся из кухни голоса, она направилась туда.

Оришка и Кирило уже встали. Оришка суетилась, бегала по кухне. Кирило, стоя в углу перед образами, громко молился.

Чтобы не помешать ему, Христя с порога вернулась в свою комнату.

— Вы уже встали, панночка, — сказала вдогонку Оришка, следуя за ней в комнату. — Рано, рано. Поздно легли, а рано встали. Вам что-нибудь нужно?

— Да, я хотела бы умыться, бабуся.

— Можно. Почему же нет? — Оришка подала ей кувшин с водой и таз. — Зачем вы так рано поднялись? Вам бы только теперь и поспать. На дворе такой смрад после пожара, что гулять нельзя.

— Я хочу пойти туда, посмотреть.

— Ладно. И я с вами пойду. Может, чем-нибудь утешим Кравченко. У бедняги все сгорело. И конь, говорят, сгорел, что нас в Марьяновку вез. Все пропало у них, еле сами выбрались, — тараторила Оришка.