Гулящая

- Тьфу! вот глупая. Разболталась тут с вами и забыла, что для этого дом есть,- проговорила старушка, повернулась и, как подстреленная утка, поковыляла вразвалку вперед.

- Для панночки я такую комнатку приготовила, просто чудо: утром солнышко придет - поздоровается, а вечером, отходя ко сну, попрощается. Комнатка как гнездышко: и тихая, и покойная, и веселая. Из окон все видно кругом как на ладони. Вот увидите сами, моя панночка! - повернулась она к Христе и пропала в непроглядной темноте сеней.

Когда зажгли свет, Христя поглядела на Оришку: низенькая, маленькая, лицо иссохшее, сморщенное, рот провалился, подбородок задрался вверх, а нос свесился книзу; одни глаза сверкали в глубоких впадинах, словно кто сунул туда два уголька. Не будь этих глаз, Оришка была бы так же страшна, как засушенная жаба со скрюченными лапками. Только глаза весело блестели, освещая некрасивое лицо.

Христя загляделась на Оришку, но и Оришка тоже загляделась на Христю.

- Ах, как же ты хороша, моя панночка,- прошамкала она беззубым ртом.Личико у тебя - как яблочко наливчатое, глаза - как звездочки в небе, бровки - словно радуга над землей повисла. Счастливые твои отец с матерью, что породили на свет такую красавицу.

- Нет у меня, бабушка, ни отца, ни матери,- не зная, что сказать ей, промолвила Христя.

- Нету? Так ты сиротка, моя родная? Ох! горька сиротская доля! Да, видно, господь тебя хранит,- затараторила старуха и, подскочив, снова ткнулась носом в руку Христи.

- Не целуйте мне рук, бабушка,- попросила Христя, задрожав как в лихорадке.

- Не любишь? Не буду. Где уж там? Стара я, и поцеловать-то не умею. Молодца бы сюда удалого...- и старуха вдруг странно пискнула. Подбородок у нее задрожал, нос поднялся вверх, Христя увидела тонкие, высохшие губы и черный провал беззубого рта. Боже! Отродясь, она ничего страшнее не видывала. Ведьма! - ударило ей в голову, и она, дрожа, отступила назад. А Оришка все стояла, вперив в нее пронзительные глаза и не закрывая рта... что это, хохочет она? или проглотить ее собирается? И вдруг, переведя взгляд на жирного, обливающегося потом Колесника, который стоял тут же и, как кот на сало, смотрел на Христю, старуха быстро-быстро запела:

Страх как мне не хочется

С дедом старым морочиться...

Ах, кабы да молодой, молодой,

Да по хате походил бы со мной,

Колесник стал туча тучей: брови сдвинулись, а глаза, как шилья, впились в безобразное лицо старухи.

- Эй, старая! Коли выжила из ума, так держи язык за зубами,- строго сказал он.

- Нет их у меня, батюшка,- весело возразила Оришка,- на тридцатом году выпали. А если я лишнее что сказала, не взыщите. Стара - глупа.

- То-то же. Сама хорошо знаешь, так и нечего зря болтать. Лучше самовар нам поставь.

- Ладно, батюшка. Дело маленькое. Сейчас поставлю. Уж простите меня.И она, поклонившись, поскакала, как жаба, прочь.

- Ты не слушай глупую старуху, мало ли что она сдуру сболтнет,обратился Колесник к Христе.- Старой ведьме, видно, все зубы выбили за то, что сводничала, а ей все неймется.

- Да ну ее совсем. Она такая страшная, что я прямо боюсь ее.

- Бояться ее нечего. Но и слушать не надо. Люди говорят, что она ведьма, а по-моему, просто из ума выжила...

- Она одна тут на всю усадьбу?

- Нет, с мужем.

- Но из женщин - одна?

- Одна.

- Я с нею одной не останусь. Ей-богу, я ее боюсь.

- Будешь бояться, возьмешь девушку из слободы,- сказал Колесник, зевая.- Спать что-то хочется,- прибавил он, еще раз зевнув.

- С дороги. Растрясло. Меня прямо качает.

- Хоть бы самовар поскорей - да спать. Завтра уж днем осмотримся. Господи, прости и помилуй! - зевнул Колесник в третий раз и перекрестил рот.

Вскоре самовар поспел, и Христя заварила чай. Колесник после чая ушел в боковушку спать, и Христя осталась в светлице одна. Она стала осматривать свое гнездо.

Это была высокая, просторная, чисто выбеленная комната, шесть окон по два в каждой стене - днем, вероятно, давали много света. Теперь все они были распахнуты настежь, и в комнату, тускло освещенную сальной свечой, вместе с темнотой врывалась вечерняя прохлада. В переднем углу киот, под ним стол, вдоль стен везде плетеные стулья. За печкой, которая выходила сюда из боковушки, у глухой стены стояла кровать с пуховиками и белыми подушками. От стола, за которым сидела Христя, она едва виднелась из-за печи. "В самом деле хорошая комната, веселая",- подумала Христя и бросила взгляд на дверь, которая вела в сени. Она была распахнута, и зиял черный, как сажа, проем. При свете нагоревшей свечи Христе показалось, что там впотьмах шевелится что-то серое.

- Кто там? - крикнула она и вскочила.

- Это я, панночка! - откликнулась Оришка уже рядом.- Испугались? спросила она и, заглянув Христе в глаза, улыбнулась черной дырой вместо рта.

- Это вы, бабушка. А я думала - чужой кто-нибудь,- оправившись от испуга, ответила Христя.

- Я, я. Не пугайтесь. За самоваром пришла. Может, там и мне чайку осталось? Люблю чайком побаловаться,- трещала она, не заглядывая, а прямо тыча нос в открытый чайник.

- Есть, есть там чай. Берите, бабушка, и пейте. Вот вам сахар.