Гулящая

– Зачем нанимать? Пока они у меня в руках, сами окопают.

– Нет, они так не захотят.

– Не захотят – найму, – решил Колесник, – за их же деньги.

– За двести нанять трудно.

– Какие двести? Двести я получил, а еще триста.

– Навряд ли, пане, вы их получите.

– Почему?

– Нечего у них брать.

– Найдутся. Коли нажать – найдутся. Как опишут хаты и землю, то заплатят.

– А усидим ли мы тогда?

– Почему ж не усидим?

– Так… Голому, говорят, и разбой не страшен. Подожгут, гляди, так и сами ног не унесем.

– Не пугай. Для поджигателей есть тюрьма, виселицы, Сибирь.

– Да и от краж не убережешься. Все, что можно, утянут.

– А глаза на что?

– Глаза-то есть, да что поделаешь, если нас двое, а их двадцать.

– Не верьте, паночек, – снова точно залаяла Оришка, – ничего не будет. Смело сдавайте Вовку и Кравченко. Они почтенные хозяева, а эти – мусор. Разбойники и голодранцы.

– А вот же твой муж не советует, – усмехнувшись, сказал Колесник.

– Брешет, паночек, хоть он и мой муж, – не унималась Оришка.

– Эх, и дура ж ты, – спокойно сказал Кирило. – Видно, мало я тебя учил. Мужа брехней попрекаешь. Хоть и говорят люди, что ты ведьма, а глупа ты как пробка. Знаете, пане, почему она окрысилась на слобожан. В прошлом году была засуха. Люди взаправду ведьмой ее считают, хоть она такая же ведьма, как я вурдалак. Ну, вот и пошли толки: это, видно, ведьма росу с неба украла, давайте выкупаем ее. Поймали ее раз, да и бросили в пруд. Вот она и мстит обидчикам.

Колесник так и прыснул со смеху.

– Так ты в воде лягушек пугала?

– Брешешь, поганый! Брешешь! И не бросили в пруд, а только водой облили. Далась бы я им, разбойникам проклятым. Глаза б им всем выдрала!

– Кто тебя знает, как дело было, только вернулась ты домой, вымокшая до нитки.

Оришка посинела от ярости. Потом позеленела. Стоит, трясется, глаза пылают, как угли. А Колесник, схватившись за бока, хохочет до упаду. Улыбнулся и Кирило. Оришка посмотрела, как прыгнула в окно кошка, плюнула и бросилась вон из комнаты. Колесник со стоном хватается за живот, не в силах сдержать смех. «Хо-хо-хо», – глухие раскаты хохота разносятся по всему дому. Кирило тоже посмеивается.

Одна Христя грустно глядела на все это. Жалость наполнила ее сердце. Перед глазами неотступно стояли образы истощенных грязных и оборванных людей. Они стояли на коленях перед этим богачом Колесником, который издевался над ними и наконец выгнал со двора.

Теперь, после рассказа Кирила, она убедилась, что эти люди ни в чем не повинны. Вспомнилось ей прошлое: Грыцько Супруненко, который по всякому поводу приставал к ее несчастной матери… А Кравченко и Вовк такие же злодеи, как Супруненко. «Богачи, хозяева, – говорит Оришка, – а на чужое зарятся; им не дают покоя огороды, которыми владели слобожане, – может быть, единственное средство к существованию для этих бедняг. Мироеды, на их беде хотят нажиться…» Эти печальные думы овладели Христей, в то время когда Колесник надрывался от хохота. Каким отвратительным казался ей этот разбогатевший мясник, смеющийся над людским горем… а она должна еще обнимать его. Омерзительной стала ей и Оришка, плюющая в глаза своему мужу за то, что он сказал правду. Господи, и это люди! Собаки так грызутся за обглоданную кость. Тяжело было Христе. Побледнели ее румяные щеки, потускнели ясные глаза, а сердце сдавила безысходная тоска… Морщинка появилась на чистом лбу.

Не скоро еще успокоился Колесник. Потом велел Кирилу передать Кравченко и Вовку, чтобы они как можно скорее пришли договариваться, потому что ему надо уехать по делам службы. А Христя сидела, понурившись, не проронив ни слова.

– Отчего ты так загрустила? – спросил Колесник.

Христя только тяжело вздохнула.

– Ты о чем вздыхаешь? Не о городе ли? Гляди, как губы надула. Пошла бы лучше в сад, оглядела места, где придется провести все лето.

Христя уж собралась уйти.

– Иди, иди, и я скоро приду.

Христя остановилась.

– Я еще не умывалась, – сказала она.

– И не нарядилась? – злобно взглянув на нее, спросил Колесник.

– И не нарядилась, – в тон ему ответила Христя.

Колесник побагровел.

– Что вы сегодня сговорились все меня злить? Кому что вздумается, все на меня валят, – сказал он и, сердито посапывая, вышел в соседнюю комнату.

Христя умылась; не причесываясь, накинула платок на голову и выбежала из комнаты.

Солнце уже высоко поднялось. Туман рассеялся, оседая на траву сверкающей росой. Воздух становился прозрачным, легкие тени плыли в море света. Блестела зеркальная гладь пруда, над слободскими хатами поднимались столбы дыма. Издали доносился приглушенный говор, рев скотины; кудахтали куры, заливисто голосили петухи.

Сад был залит щедрым июньским солнцем, внизу сновали узорчатые тени. Спрятавшись в ярко-зеленой листве, неустанно пели птицы. Чириканье, писк, щебетанье сливались в разноголосый хор. Горлинки жалобно ворковали; кукушки, перелетая с дерева на дерево, ни на минуту не умолкали; иволги сердито переругивались; только пчелы однообразно гудели. В это чудное летнее утро легче стало на душе Христи.