Гулящие люди

«Если пойдет назад?» Поп громко сказал:

– Вернись с миром, Иван! Пошумели, а ныне мало кто есть господа для, меня крест опасет…

– А ну, проси… спать! Завтре дело…

Бегичев повернулся, пошел обратно. Вытянув шею, он шел, как старый конь, спотыкался.

Сенька стоял с краю дороги. Бегичев, поравнявшись с ним, выпучил глаза, остановился, крикнул пьяно, пробуя голос наладить на грозный тон:

– Ты пошто здесь, нищеброд?!

– Тебя жду! – Сенька сунул батогом в ноги объезжему. Бегичев упал, захрипел:

– Э-эей! Ра-ат…

Он не кончил. Гулящий шагнул, опустив объезжему на голову конец батога. Бегичев с раздробленной головой замотался в пыли.

«Али мало черту?» – Сенька еще раз опустил батог на живот Бегичева. Из объезжего, как из бычьего пузыря, зашипело и забрызгало.

– Эх, Кирилка! Уходить мне. – Сенька повернул к мельнице, но в ней ночевать не решился.

– Уходить!

Переходя по плотине, гулящий подержал в воде замаранный кровью чернеющий конец батога.

– Таисий, Таисий!… Раньше надо было смести с дороги червей… Эх, ты!

Крики пытаемых за Медный бунт приостановлены, дьяки, подьячие, палачи и стрельцы ушли на обед…

Сенька в часы послеобеденного сна пробрался на Облепихин двор в свою избу. В сумрачной избе Улька лежала на кровати без сна. Волосы раскинуты по голой груди, по плечам. Рубаха расстегнута, и пояс рубашный кинут на скамью.

Сенька на лавку у коника сбросил суму и нищенский кафтан. Его окликнула негромко Улька:

– Семен!

– Был Семен!

– Семен, я стосковалась… – По ком?

– По тебе!

– Тот, кто вырвал на моем лице глаза не пошто, впусте тоскует! Пущай тонет в злобе своей…

Отвечая, не оглядываясь, Сенька переодевался. Надел киндячный кафтан, под кафтан за ремень рубахи сунул два пистолета, привесил шестопер. По кафтану запоясался кушаком.

Улька быстро села на кровати – глаза ее в легком сумраке светились.

– Ты меня никогда, никогда не любил!

– Тот, кто замыслил сделать многих людей счастливыми, – он помолчал, потом прибавил: – не может до конца любить! О своем счастье не должен помышлять…

– Не пойму тебя!

– Я зато тебя много понимаю! Ты пошто его предала?

– Старики, Серафимко пуще! Они меня разожгли…

– Ты забыла наш уговор, мои слова: «Он – это я!»

– Серафимко сказал – подслушал, как Таисий тебя с Фимкой свел!

– С тех слов ты и поехала с бесом на Коломну?

– Они приступили к образу, взяли с меня клятьбу довести на Таисия объезжему… Ведали мое нелюбье к Таисию… Сказали еще: «Увел к Морозихе, а нынче совсем уведет…» Там меня били нагую… – в голосе Ульки слышались слезы.

– Уймись! Где старики?

– Под прирубом в подвале спят…

– Поди проведай, там ли они?

Улька проворно подобрала волосы, застегнула рубаху, накинула кафтан и беззвучно скрылась.

Сенька сел на лавку, оглядывал избу. Изба нетоплена – пахло застарелым дымом, хлебом и краской неведомой ему ткани. У выдвинутого окна, близ кровати лежит Улькин плетеный пояс, – много лет тут Сенька сидел, курил, – ближе стол, за которым рассуждали они с Таисием; здесь первый раз Улька, потушив огонь, кинулась в злобе на Таисия. «Оповещал против змеи…»

Улька вернулась.

– Все спят… старики в подполье…

– Возьми свечу!

Улька сняла с божницы восковую свечку, они осторожно вышли. Когда входили в избу, из подклета, скрипнув легонько дверью, высунулось желтое лицо в черном куколе. В общей избе воняло онучами, потом, прелью ног. Жужжали мухи у корзины с кусками хлеба на полу. Нищие бабы спали на своих одрах, закутав головы. Сенька прошептал:

– Выдуй огня!

Улька в жаратке печном порылась в углях, дунула на лучинку, от нее свечу зажгла, дала огонь Сеньке. Руки у ней не дрожали, хотя Улька знала, что задумал ее приголубник. Она беззвучно села против дверей в прируб на скамью. Сенька шагнул мимо нее, держал левой рукой свечу, правой защищая огонь. Постукивая коваными сапогами, спустился в подполье. Ставень был приставлен к стене. Сидя недалеко от входа, Улька слышала голос Серафима; старик визгливо бормотал:

– Сынок! Сынок! Не мы… крест челую – объезжий… В ответ спокойный голос Сеньки:

– Если б мой отец был ты, я бы не испугался кнута и казни sa смерть такого отца!

– Сыно-о-к! Щади-и! О-о…

Улька хотела зажать руками уши, но уронила руки на колени. Она слышала, как в стену ударили мягким, потом послышалось коротко, будто хрустнули кости.

Сенька поднялся из подполья, свечи в его руках не было.

Он сдернул одеяло ближней кровати, обтер правую окровавленную руку.

– Ради тебя – твоего не тронул… видал его ноги в соломе…

– Семен, пойдем ко мне!…

– Я теперь слепой… Ты потушила мои глаза…

– Семен! Не покидай!

– Здесь быть – сама ведаешь – нельзя!

– Скажи, где ты будешь?

– Не спрашивай и меня не ищи!

– Сешошко! Што ты? Сенюшко!

– Забудь мое имя.

Когда затворилась за Сенькой дверь, Улька упала со скамьи навзничь, стукнув головой о пол, – ее начала бить падучая.