– Если и было, боярин, узорочье у родителя твоего, а моего благодетеля, то он к ему никого не подпущал, знал он сам да дворецкой… дворецкой убит… Я ведала домом, подклетьми и рухледью…
– Та-ак! – сказал воевода, поглаживая бороду. Стольник визгливо крикнул:
– Поди на дело! Домка ушла.
– Пьем, брат Василей!
– Пьем-то пьем… Ну, пьем, братец!
Стольник, когда уходила Домка, глядел ей вслед:
– Она у тебя, братец, мало брюхата… я женок брюхатых насквозь вижу…
– Отец был старик вдовой, она у него ближняя рука и… може, отец ей брюхо привалял. – Пьем, брат Василей!
– Пьем, стучим ковшами! Привалял и духовну, а в ей подклеты да избы… этой холопке узорочье… и она то узорочье скрыла…
– И снова пьем – за твой обратный путь!
– За твое воеводство, братец! Сего отнюдь впусте не оставлю. Отпрошусь у царя, возьму дьяка да палача, стрельцов дашь – и пытку бабе, дыба ей!…
– Ты сказывал, она брюхата?
– Беспременно…
– Брюхатую на дыбу? У ней урод может изодти, в моем дому, брат Василей, уродов не надобно!
– Ну, братец Федор, ты уж тут противу закона не воевода! Мы без тебя сорудуем дело…
– От меня баба ничего не скрыла, от тебя, брат Василей, ей скрывать нечего – насилье в своем дому над слугами чинить не дам!
– Не дашь? А с дьяком приеду? Тут уж власть государева…
– Не езди, не приму!
– Как же ты, воевода, против царевой власти пойдешь? Ай ты батькино своевольство перенял?
– Вечереет… хочешь подобру рухледь да коней взять – так идем!
– Ну идем!
Тяжелые от хмеля, оба вышли на двор.
– И то еще, непошто, братец, спустил холопей! Вернуть бы, а? Сколь денег ушло из наших рук, ай не ведаешь? Боярин у боярина наездом и силой уводит людей, а ты? «Пошли» – и все…
– Отца покойного завет держу!
– Родителя, дай бог ему, помнить надо… о деньгах пещись пуще родни всякой… деньги не нам одним, они и детям в помин будут…
Оглядели коней, кладовые, рухлядники. В подклетах стольник увидал бочонки вина:
– Много тебе медов и вина, братец! Дай половину!
– Бери! С дьяком не езди…
– Там угляжу как!
За раскрытыми воротами двора при вечернем солнце каменным забором стали возы с кирпичом. Извозчиков было на три воза один человек.
Коротконогий, толстый подрядчик, сняв шапку, поматывал лысиной цвета красной меди, крестился на колокольный звон, плывший над лесом со стороны Спасова монастыря, и громко вместо молитвы говорил:
– Пронес бог, пронес… – Увидав во дворе бояр, шел к ним, махал снятой шапкой, кричал:
– Пронес бог, боярин, пронес!…
– Чего ты всполошился?
Воевода шагнул навстречу подрядчику. Стольник поспевал за воеводой.
– Батюшко воевода, последние возы тебе доставил – кирпичники забунтовали да купца Шорина на солях ярыги, судовые Сорокина с Волги тож! Едва я с моими, и то с дракой, на паромы въехали… Лошадей бы в Волгу поспускали, да вершняки подсунули, витвинами прикрутили к настилу, и, дал бог, пронесло! Надо те кирпичу, воевода, так пошли стрельцов Кострому за волохи забрать… Послушаешь, везде вытнянка, все орут и диют невесть што…
– Стрельцов без указу государя послать – самовольство чинить! Чего глядит наместник ваш!
– И, батюшко! Одоевский князь Яков завсе у великого государя… повытчики его правят, а как вытнянка та зачалась, они быдто алялюшек наголызились и напились да разбрелись…
– Пожди в людской! Брата наделю, приду – будем говорить.
Подрядчик закрыл шапкой лысину, пошел.
– Шумно тут у вас, братец Федор, не дай бог, шумно!…
У стольника побежали глаза в разные углы двора, он визгливо крикнул:
– Люди-и! Собрать подводы, впрячь коней… данную братом рухледь сносить на воза, увязать!
– Слышим, боярин! Сей ночью едем ай в утре?
– В ночь!
Воевода, делая хитрое лицо, гладя бороду, спросил:
– Что ты, брат Василей? Ночуй! В утре на богомолье сходишь, деньги твои, вишь, в Костроме забрякали, холопи поднялись, я чай? Може, и к нам будут… Ништо, постоим!
– А нет, братец Федор Васильевич, еду в ночь – шуму не терплю. Великий государь тоже, мыслю я, заждался. Мы к тебе ехали – не гнали, тихо плыли, в дороге табором подолгу стояли, за то что ямского духу дворов не терплю, люблю лесной вольной дух, душмяной…
На дворе воеводском началась суматоха, слуги стольника носили из рухлядников платье: шубы, сапоги, кафтаны, однорядки. Иные из подклетов катали бочонки с вином и медами хмельными. Стольник, надев тягиляй, помахивая тростью, не отходил, торопил, указывал, что и как уложить.
– Когда подымем стены, башни починим, пушки наладим… спокойно в осаде посидим: я воеводой, а ты, брат Василей, в товарищах воеводы…
– Мне в осаде сидеть времени нет! То бездельным трусам всяким по нутру… – огрызнулся на насмешку стольник.
– Э, брат Василей, теперь я за тебя возьмусь не как родня, а как воевода! В товарищах сидят князья по указу великого государя, а те люди не бездельники… Если ты учинишь мне беспокойство по духовной нашей – знай, я тогда доведу царю доподлинно, как лаял ты имя товарищей воеводы.
– Шутил я… хмельной… шутил!
– За шутку такую в. Даурию загоняют!
Стольник, озлясь, не простился с братом, поехал, в воротах повернулся в возке, крикнул:
– Моих по дележу коней не держи! Конюхов пришлю за ними-и…