Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

В еде и выборе пищи он был очень умерен, соблюдая всегда для приема пищи одно и то же время и тот же порядок и, – что кажется еще более трудным, – ту же меру. Друзья иной раз порицали его за излишнее воздержание и умеренность, что, казалось, не соответствует ни его благоразумию, ни его здоровью, когда известно, что летом наши тела более хотят пить, а зимой есть; и потому умоляли его, чтобы он заботился о самосохранении, не причиняя телу своему вреда, и жил долго, если не для себя, то, по крайней мере, для своих учеников. Но услышав, он отвечал им в благодарность с неким изяществом и благородной любезностью: «Как? Разве соблюдать договор – это вред? Имея долгую привычку, я договорился со своим тельцем предоставлять ему определенную порцию еды, обязательство я выполняю; и с другой стороны, я ничуть не лишаю его собственного его права, как послушной вещи, питаться сколько необходимо. Затем я думаю, что вы хорошо поступаете, побуждая меня жить, потому что жизнь дарована для упражнения в добродетели и только мудрый человек должен считаться живым, все другие двигаются наподобие живых».

7. Его веселый и мягкий нрав

Один мой друг, благородный, но обжора, отобедав случайно с сыновьями государя, поблагодарил природу за то, что, создавая ему различные члены тела, она довела их до совершенства, сделав его сильным и крепким и всегда готовым к еде и питью. Витторино, с большим трудом перенося эту прожорливость, сказал ему: «Ошибаешься, добрый человек, ты не лишен достаточно большого естественного недостатка: природа, снабдив тебя очень вместительным животом, должна была так же снабдить тебя и многими руками, потому что тебе недостаточно только двух, чтобы в течение стольких часов отправлять пищу в рот, по крайней мере, иногда они могли бы насыщать тебя…»

Упрекаемый недоброжелателем за то, что он гражданин нерадивый и бесполезный для отечества, так как не захотел жениться и родить детей (а наихудшие сынки того недоброжелателя были учениками Витторино), Витторино так ответил ему: «Если бы у меня были собственные дети, я бы так не старался ради твоих; мне показалось полезнее воспитать неудачливых твоих, чем произвести в мир других, может быть, еще хуже; исправлять плохих – верная польза для государства, тогда как неизвестно, каких сыновей дал бы ему я». И так как тот настаивал: «Если бы был хорошим человеком, то и сыновья тоже были бы хорошими», – ответил: «Значит, и ты не имел бы плохих сыновей, если бы сам не был плох».

Он обладал характером, склонным к примирению и мягким от природы, столь чувствительным к слезам из-за мягкости и добросердечия души, что по поводу любой малости, в особенности сказанной или сделанной ребенком и благоухающей как бы ароматом добродетели, он непроизвольно плакал; и так бывало в любом случае, видел ли он собственными глазами или читал или слушал, как другой рассказывал о каком-нибудь замечательном деле.

8. Любовь к ученикам

Не хочу здесь обходить молчанием безмерную любовь, которую Витторино испытывал к своим ученикам. Хотя он обращал тщательное внимание на общественные обязанности, уделял достаточное время религиозной практике и физическим упражнениям подростков, но в перерывы для отдыха он устраивал им частные занятия. Я вспоминаю и также слышал от многих, что Витторино, уже достигнув старческого возраста, имел обыкновение приходить со светильником и книгой в руке, чтобы пробудить от сна тех учеников, умственным способностям которых он радовался, и, оставив им немного времени, чтобы одеться, очень терпеливо ждал их; затем, дав им для чтения книгу, обстоятельно и серьезно побуждал их к добродетели.

Не подумайте, что он делал это за деньги; ведь каждого из таких учеников он содержал и обучал бесплатно.

9. Его великодушие и скромность

Он достоин еще удивления и потому, что никто в столь большой толпе недоброжелателей не осмеливался осуждать этого человека за какую-нибудь ошибку или считать его достойным сурового общественного осуждения, особенно в отношении тех пороков, которые больше бросаются в глаза – сладострастия, алчности, скаредности, их, по признанию самих противников, он был совершенно лишен. Несмотря на это многие из зависти жалили его за легкие ежедневные оплошности, [впрочем] все же ложные; но эти люди, полагал Витторино, не столько заслуживают ненависти, сколько сострадания, потому что они самих себя терзали безрассудно собственной злостью. Поэтому он не только переносил с легким сердцем обиды, но любил их как острую приправу к добродетели, от которой даже добрые делались лучше. Он никогда не снисходил до мести, утверждая, что тот, кто вынужден когда бы то ни было раскаиваться из-за собственной вины, достаточно наказан. Злословящим он отвечал помощью и трудом, гордясь этим (о чем знали немногие), потому что многие могут делать добро друзьям, почти никто – врагам.