Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Он очень заботился о том, чтобы юноши упражнялись в постоянном чтении поэтов и ораторов, и нередко приходил сам, спрашивая и проверяя, обнаруживают ли они при чтении какие-то признаки понимания, различая окончания периодов, делая остановки, повышая или понижая голос, отмечая богатство слов, разнообразие фигур. Окончания периодов он даже сам порой объяснял нарочно неправильно, чтобы проверить понимание учеников, а его можно получить только с помощью образования и длительного приучения. Он очень радовался, если видел, что кто-то осмеливался опровергнуть неправильное объяснение, утверждал, что это признак замечательных способностей и понимания; но чтобы такие ученики не впали в порок самонадеянности, поскольку трудно в слабом возрасте соблюдать меру, он их часто поддевал, чтобы, возгордившись и став чванливыми, они не низверглись в дальнейшем вниз от дутого авторитета. Унылых же и следующих всецело за его мнением он, напротив, возвышал, с тем чтобы они, получив одобрение, возвращались к занятиям более веселыми. Он был до такой степени страстным педагогом и служил всеобщей пользе, что хотя и был весьма ученым, однако при чтении снисходил до азов и повторял с учетом способности и возраста детей также то, что вызывало раздражение у учеников, даже умеренно образованных.

Он радовался способностям юношей и плакал от радости, если они говорили изящно прозой или стихами. У кого язык был сух и бесцветен, того он побуждал к обильной речи, многословных не порицал, так как с возрастом, говорил он, природные способности легче обуздать, чем усилить. Он часто хотел слушать, как юноши читают и декламируют, чтобы сразу же исправить порок, если замечал его при произношении. Запрещал им произносить также горлом, что делало голос жирным и грубым, или краями губ, что приводило к свисту и раздражало слушателей. Он также предлагал юношам разные занятия одновременно, говоря, что как тело укрепляется разнообразной пищей, так душа чередованием видов занятий[530]. Он хвалил то, что греки называют «энциклопедией», так как ученость и эрудиция, говорил он, проистекают из многих и разных дисциплин[531]; утверждал, что совершенный муж должен уметь рассуждать в зависимости от времени и пользы для людей о природе, о нравах, о движении звезд, о геометрических формах, о гармонии и созвучии, об исчислении и измерении вещей.

На тех юношей, которые, как бывает, в споре ничего не искали, он сердился, повторяя часто, что это признак пустоты или небрежения к учению; тех же, которые искали чего-то ради познания, он охотно слушал. Немного сердился на тех, кто искушает и настаивает упрямее обычного, так как говорил, что это отнюдь не признак свободного и доброго ума.

Переводы воспоминаний учеников и современников Витторино выполнены по изданиям:

Е. Garin. Educazione umanistica in Italia. 9 ed. Roma; Bari, 1975; E. Garin. Geschichte und Dokumente der abendländischen Pädagogik. Reinek bei Hamburg, 1964.

Пер. и комм. Н. В. Ревякиной

Приложение

Марсилио Фичино

Марсилио Фичино (1433–1499), итальянский гуманист и философ-неоплатоник. Образование получил в университете Флоренции. Смолоду выказал большой интерес к философской мысли античности и, чтобы познакомиться с ней по первоисточникам, изучил древнегреческий язык. Оценив способности и рвение молодого человека, Козимо Медичи, богатый банкир и фактический правитель Флоренции, взял его под свое покровительство. В 1462 г. он подарил Фичино имение неподалеку от своего собственного, а также греческие рукописи произведений Платона и некоторых других древних авторов.

Около 1462 г. Фичино выполнил перевод с древнегреческого на латынь «Гимнов» и «Аргонавтики» – апокрифических сочинений, автором которых традиция считала легендарного поэта древности Орфея. Затем взялся за цикл гностических трактатов, известных под общим названием «Поймандр» и приписываемых Гермесу (Меркурию) Трисмегисту. После завершения их перевода в 1463 г. Фичино приступил к диалогам Платона, творчество которого он рассматривал как важнейшее звено в развитии «благочестивой философии», истоки которой восходят к самым отдаленным временам; с целью проследить судьбу и показать внутреннее согласие «древнего богословия» Фичино начал с тех, кто, по преданию, одними из первых сообщили людям сокровенные божественные тайны, прикрывая их поэтическими образами, философскими притчами, математическими фигурами и числами. В своих занятиях он как бы повторял тот путь, который прошла религиозно-философская мудрость язычников, нашедшая свое наиболее совершенное выражение у Платона и его последователей.