Гуманитарное знание и вызовы времени

В статье «Слово и культура» Мандельштам описывает «Траву на петербургских улицах – первые побеги девственного леса, который покроет место современных городов»[313]. Любопытна перекличка этой эсхатологической картины гибели старой и зарождения новой одухотворенной природы с описанием разоренного, но вполне практического рая в заметке «Ползучий кустарник» (лето 1921 г.) Александра Грина. Здесь тоже описан феномен 20-х годов – нашествие травы на улицы Петербурга – «казалось, произойдет зарастание исторических городских перспектив лютиками, ромашкой и колокольчиками»[314]. Речь не идет о влиянии или заимствовании. Грин, погруженный в пространственный шум времени и знакомый с разными способами его интерпретации, вполне в духе времени отдает дань и бытовому натурализму, и романтизму, и символизму, дополняя эклектизм эпохи эклектизмом беллетристическим. Однако пространство во всех типах повествования Александра Грина, имея жизнеподобные очертания, подчиняется вполне традиционной оппозиции север – юг. В бытовых рассказах, как отмечено Н. А. Петровой, действие обычно происходит на севере, в фантастических – в южных приморских городах, в фантасмагорических – север и юг смыкаются в едином топосе (север смешался с югом в фантастической и знойной зиме; Юг, смеясь, кивнул Северу)[315].

Внутренние горы

Вертикаль петербургского текста, согласно В. Н. Топорову, имеет три уровня – Петербург как текст, текст города о самом себе и собственно петербургский текст русской литературы. В России исторически состоялось формирование двух субкультур – столичной как инварианта европеизированной и провинциальной как инварианта традиционной. Противостояние столицы и провинции в этом ракурсе выглядит как идущее из глубины культуры сопротивление всему чужеродному, по сути своей «инаковому». В случае с Россией это культурное движение сопротивления ослаблялось ее стремительной геополитической экспансией во все стороны света. Страна обрастала колониями, ее столица превращалась в метрополию, в «Мировой город», а провинция приобретала «лоскутный» в культурном отношении характер.

«Внутренняя колонизация» предстает в избранном нами ракурсе как «петербургизация». Едва ли не каждый значительный город в России, основанный после Петербурга, оказывался в той или иной степени локальным Петербургом, сконцентрировавшим черты города нового типа. «Регулярный город» соединяет в себе несколько типов городов: город-крепость, город-порт, город-завод, город-резиденцию, которые были гармонично связанными водным простором доминантами в его облике, что порождает специфическую топографию новых городов России, ориентированную на какой-либо аспект столицы и выраженную посредством определенных городских архитектурных доминант. В городах-заводах проявлялись архитектурно-топографические аналогии с петербургским Адмиралтейством, в городах-крепостях – с Петропавловской крепостью, в приморских городах-резиденциях – с дворцово-парковыми пригородами Петербурга. Этот процесс формирования градосферы сегодня принято в культурологии называть «феноменом Петербургии» в оппозиции с «феноменом Московии», олицетворяющей материнскую, «горнюю» топографическую субстанцию средневекового русского города[316].

Уральский текст – отчасти и проекция петербургского текста (с мотивом города на краю, на «сухопутной» границе, крепости-завода). Изнанкой образа «опорного края державы» стал «трущобный реализм», как проецирует этот термин М. Бахтина на творчество уральского по происхождению писателя Н. Решетникова А. В. Кубасов. При этом с опорой на этимологию фиксируется смещение смысла слова «трущоба» с природного на социальный аспект. По В. И. Далю, слово «трущоба» связано со словами-синонимами «труховый, трухлый, трухлявый, трушной», имеющими значение «дряблый, гниловатый, рыхлый от гнили, ветхости, сопрелый, слежавшийся, затхлый, трупореховатый». Соответственно трущоба – это «густой, непроходимый лес, заваленный буреломом, трухлявыми колодами или хворостом». Социально значимый семантический компонент слова зафиксирован в словаре С. И. Ожегова, особенно отчетливо – в его первых изданиях. Прямое значение слова «трущоба» – «труднопроходимое место (напр. лес с буреломом)», а переносное – «глушь, захолустье, а также грязная, тесно застроенная часть капиталистического города, обычно на окраинах, где живет беднота»[317]. Таким образом, трущоба – место обитания людей социального дна, их жизненное пространство, среда, формирующая мировидение и ценности человека. Лесная трущоба здесь является очевидной параллелью трущобе городской, которая поджидает человека, как хищник поджидает свою жертву.

Сибирская триалектика: провинция, колония, фронтир