Гуманитарное знание и вызовы времени

Более того, вербальные начала любой культуры, не только русской и российской, но русской в особенности (в силу глубинных культурно-исторических традиций, неотрывных от самого культурного «ядра» каждой локальной культуры), составляют ее неуничтожимый фундамент, существующий вместе с самой этой культурой и тем естественным языком, по отношению к которому и национальная литература, и философия, и локальная культура в целом выступают как «вторичные моделирующие системы». Однако по отношению к современной медиакультуре вербальные пласты каждой национальной культуры оказываются «первичными моделирующими системами», без которых ни одна «вторичная» система (наука, образование, философия, религия, политика, повседневность и т. п.), а тем более «третичная» (связанная с сетевыми процессами глобального свойства) не может нормально функционировать. Это относится даже к «культурно-бессознательному» и «эстетически-бессознательному»[424] – глубинным пластам культуры, лишь опосредованно вербализуемым.

При переходе от литературоцентризма к медиацентризму задачи гуманитарного знания сегодня еще в большей степени, нежели при господстве литературоцентризма, обращены к осмыслению языка, литературы, словесности, Логоса – того вербального фундамента каждой культуры, который является «первичной моделирующей системой», подготавливая собой все иные системы – «вторичные», «третичные» и т. п. И необходимо проявлять при этом все большую тонкость, профессиональную искушенность (в том числе и чисто филологическую), включая в свой научный обиход и невербальные области смыслов, лишь частично вербализуемые в культуре. В зависимости от нашего владения языком и языковыми практиками, всей вербализованной культурной семантикой человеческого бытия (включая пресловутые «языковые игры» – по Л. Витгенштейну) будут развиваться, осмысляться и контролироваться нами все вышележащие пласты актуальной культуры – и вербальные, и тем более невербальные. Ведь недаром сказано: «В начале было Слово». Потому и в конце также будет Слово. Ибо жизнь человека и человечества неотделима от жизни языка.

В. И. Мильдон. Настоящее и будущее русской литературы

Я назвал свое рассуждение так же, как А. Белый статью 1907 г.; тот писал:

«В России не выпрямлялась личность, не отливалась в формы, но одна форма равно придавила всех: не многообразие форм – единообразие задавило нас»[425].

Белый угадал: так и произошло после 1917 г., единообразие задавило потому, что в основе оказалась идеология (не важно содержание, любая идеология всегда однообразит, опресняет, умерщвляет жизнь).

«Русская литература прошлого [он имеет в виду XIX век] от народа шла к личности, с востока на запад. Современная русская литература [т. е. начала XX в. – В. М.] идет… с запада на восток; от личности к народу» (с. 296).

Так и стало после 1917 г. – от личности к народу, и личность теряла значение.

В 1924 г. Е. Ю. Кузьмина-Караваева (мать Мария) в статье «Последние римляне» писала:

«Большевизм – та катастрофа, которая разрушила окончательно здание старой культуры. Удельный вес его достижений совершенно ничтожен, если он есть … он – завершение процесса разложения. Он – Аттила, под копытами коня которого трава не растет». «Оправдать его нельзя, конечно, но преодолеть, приняв как данное… нужно и неизбежно. Нужно потому, что только преодолевая его через утверждение его существования, можно найти утерянный облик человека…»[426]

«После большевизма, конечно, не останется каких-нибудь культурных наследств, – только голая степь, на которой надо заново начинать пахать, вернее, учиться пахать»[427].

«Найти утерянный облик человека», преодолеть большевистское наследие – это и есть главная задача нашей современной литературы. Не только, разумеется, ее, но сейчас речь о ней. Она эту задачу, полагаем, решила или, скажем осторожнее, решает.

Если говорить обобщенно, наша литература перестала быть провинциальной, вернула себе положение европейское, всеобщекультурное.

Мы используем названные понятия в тех значениях, в каком их употребили некогда русские критики-эмигранты.

В 1933 г. А. Бем писал: «…Мы теряем позицию, отвоеванную великим Пушкиным и закрепленную усилиями нескольких поколений русских писателей. Мы теряем наше место в мировой литературе». «Советская литература находится в состоянии такого упадка, что мы вынуждены… признать тяжелый для нас факт: русская литература выбыла из литературы мировой»[428].