Гуманитарное знание и вызовы времени

Нас вводит в заблуждение субстантивность «объекта мысли» или «факта» своим двойным смыслом слова «существует». Например, как можно вообразить существующим то, что не существует, скажем, кентавра. Кентавр не существует, но существуют «составные части» – голова человека, торс, руки, ноги лошади. Или будет ли существовать краснота, если мы уничтожим все объекты, имеющие красный цвет? (Если даже она уже не факт, но может существовать как тень факта.) Это нечто, похожее на портрет. Портрет сам по себе должен сказать зрителю, хороший он или плохой – о себе самом, а не о человеке, который нарисован. Значит, портрет говорит о том, чего нет вне его самого. Значит, он фиксирует интенцию, намерение художника, а не объективную реальность натурщика.

Витгенштейн исходит из того, что выражение веры, мысли и т. д. – это лишь предложение, а предложение имеет смысл как система языка. В этом контексте ментальный акт кажется исполненным чудесным образом манипулированием смыслами. Но мы можем говорить одно, а думать другое. Намерение – это другой опыт, другая активность, отличная от говорения и написания.

Встает вопрос о значении как одном из слов, которое доставляет больше всего философских неприятностей. Витгенштейн склоняется к тому, что поскольку все философские проблемы нельзя признать решенными, то каждая новая трудность ставит под вопрос все предшествующие достигнутые результаты. Он проводит аналогию создания философских систем с расстановкой книг на книжных полках: если вы две книги расположили в правильном порядке, то это не значит, что вы поставили их на окончательное место. Место может измениться, когда вы расположите на полках большой массив других книг. Так и в изображении действительности: мы думаем об окружающем мире определенным образом в соответствии с личным опытом, но персональный опыт не совпадает со всеми данными, из которых состоит реальность. Мы теряем твердую опору в окружающих объектах. Мы оказываемся перед многообразием отдельных личных опытов индивидов, которые находятся в постоянном изменении. Но как же в этой ситуации быть с определением истины самости: может ли она быть объективной и внеперсональной? Витгенштейн приходит к признанию многообразия персональных истин, являющихся следствием индивидуального опыта. Но если эти истины исключают друг друга, то истина как универсальная реальность элиминируется, рассыпаясь в сумму индивидуальных мнений. Философия оказывается в темноте индивидуальных представлений об истине.

Как это относится к пониманию самости как внутренней сущности человека? Если истина внутренней сущности человека – это реальность индивидуальных ощущений, то тогда действительно необходимо находить эмпирические эквиваленты всем аффектам. Прав Рассел, когда находит эквивалент желания вообще в чувстве голода, или когда Витгенштейн видит эквивалент чувства беспричинного страха в реальности процесса, выраженного словами «я плачу».

При всей видимости реалистичности такой интерпретации абстрактных понятий нельзя не заметить и ее искусственности. Искусственность отчетливо обнажается, когда становится необходимым определение явлений, которые объективно соединяются в классы.

Обычно мы представляем реальность общих принципов и законов как существующих вне отдельных эмпирических явлений. Но это отдельное существование в ПОНЯТИЯХ. В действительности они находятся и действуют в конкретных объективных явлениях и через них. Так они и обнаруживаются в классах явлений.

Возьмем в качестве иллюстрации использование Декартом метафизического понятия души. Это понятие, которое, согласно Витгенштейну, должно было вести философскую теорию в «полную темноту». Но, как ни странно, оно и обеспечивает ясность.