Гуманизм и терроризм в русском революционном движении

. Эта линия развития через несколько лет приведет его к повороту в толковании гегелевской диалектики, а затем к решительному повороту во всем строе его мысли и в поведении: в статье «Die Reaction in Deutschland», опубликованной в 1842 г. в «Deutsche Jahrbiicher» под псевдонимом Жюль Элизар, Бакунин от апологии позитивной реальности переходит к апологии реально негативного и окончательно переселяется из философии в политику, перенеся, однако, и туда ту же религиозную жажду Абсолюта

72

. Из этого первого спора дискуссии Герцен выносит желание «ex ipso fonte bibere» [«и пить из самого источника» (лат.)]

73

, т.е. изучает Гегеля, чью философию он определил как «алгебру революции»

74

и воспринял как момент личного поиска, приведшего, однако, к совершенно иному воззрению

75

. Тридцатилетие, отделяющее эту первую встречу Герцена и Бакунина, и последнюю, связанную с именем Нечаева, богато и насыщено событиями. Для нас интересен один эпизод, не центральный и вызвавший куда меньший резонанс по сравнению со многими другими. Но он касается важного момента в интеллектуальной и политической биографии Герцена: его отношения к новому этапу русской революции, этапу шестидесятых годов, в ходе которого вызрела как своеобразный, но не случайный феномен, фигура Нечаева.

В письме к Герцену и Огареву, отправленному с острова Искья 19 июля 1866 г., Бакунин подвергает серьезной критике политику «Колокола». Момент был критическим: 4 апреля состоялось покушение Каракозова. Проблемы, обсуждаемые в письме, затрагивают всю ситуацию в России и всю политику Герцена, его отношение к либеральным силам и революционной деятельности. Анализировать их значило бы отклониться от нашей цели. Наоборот, приближают нас к ней некоторые утверждения Бакунина, которые он приводит в полемике с Герценом и которые показывают, сколь продуманными и проработанными были их позиции в период дела Нечаева.

Против герценовского мифа общины – сельской коммуны как условия специфического развития России Бакунин выдвигает другую сторону традиционной русской действительности: бунтовскую, стеньки-разинскую, пугачевскую, раскольничью – единственную сторону, от которой должно, по его мнению, ждать морализации и спасения для русского народа76 . Что касается покушения Каракозова, Бакунин обладал слишком большим политическим опытом, чтобы не разделять суждение Герцена, считавшего, что этот акт не сулит ничего хорошего, напротив, – он на руку реакции. Но в отличие от Герцена, который в «Колоколе» назвал Каракозова «сумасшедшим» и «фанатиком»77 , Бакунин считал, что «нашелся человек, менее философски развитой, но зато и более энергичный, чем мы, который подумал, что гордиев узел можно разрезать одним ударом»78 . Расходясь с Герценом по этим важнейшим вопросам (здесь мы ограничились имеющими самое общее и существенное значение и во всяком случае менее связанными с детальной политической хроникой времени), Бакунин призывает друзей искать новую публику «в молодежи, в недоученных учениках Чернышевского и Добролюбова, в Базаровых, в нигилистах – в них жизнь, в них энергия, в них честная и сильная воля»79 . И со свойственным ему пафосом Бакунин заключает: «Перестаньте быть Эразмами, станьте Лютерами, и возвратится к вам вместе с утраченною верою в дело и старое красноречие и старая сила»80 .