Гуманная мизантропия

— Черт его знает, где моя работа, а где мое хобби… Вот я чего-то пишу, когда меня никто не гонит это писать — это как? Или вам нужно такое хобби, которое нельзя выдать за работу? Может быть, шахматы — я люблю играть, но играю плохо, так что точно хобби… Нарды. Чтение книжек, чем дальше — тем меньше. Пребывание в одиночестве — хобби такое есть. Общение — тоже хобби. Но только такое общение, из которого выходишь немного другим. Другой — «структура поля твоего восприятия», как писали классики. Короче: не можешь меня изменить — на хрен ты мне? Можно ведь общаться, не просыпаясь. «Привет, как дела, нормально, а у тебя» и т. д. Алкоголизм, который я периодически побеждаю. Много раз, да. Но это скорее болезнь, чем хобби. Хотя что мешает нам иные болезни считать за хобби?

— Что для вас попса?

— Все, что обезболивает и усыпляет, оставляя тебя тем же самым. Я если тебя меняют, то не попса. Простой критерий. Я не против попсы, я всего лишь за сегрегацию. Телевидение, наверное, отвратительно, но никто не стал глупее от телевизора. У попсы есть функция — обезболивающая… Другое дело, что нельзя анальгетик и бутылку водяры проводить по ведомству культуры, искусства. Нельзя, чтобы Донцова, Пелевин, Астафьев — ротировались в одних рейтингах. Нужен апартеид. В музыке есть понятие классики, рока, джаза, чего-то еще, на одной площадке с шансоном оно не крутится, а в книжном деле все едва ли не вместе… Вот Устинова, вот Веллер, вот Достоевский — давайте выберем среди них писателя года. И что, читатели выбрали. 30 % Устинова, 3 % Веллер, 0,3 % Достоевский. Вот этого не надо, а так пусть все будет. Достоевский все-таки не Устинова по роду занятий.

— Зачем вы пишите?

— Считайте, что меня от этого таращит и плющит. Я, кажется, говорил, что писательство — не профессия. Здесь и сейчас — точно не профессия. Считайте это телесно-духовной практикой вроде йоги. Считайте это получением удовольствия вроде секса. Только не считайте это профессией, и не ошибетесь.

— Вы творческий человек?

— А разве хоть один не творческий человек может пройти мимо поста охраны в училище? Я думал, что всех не творческих там уже заворачивают…

Кастраты на Акрополе

Знакомая моей подруги вернулась из Греции. Много чего хорошего видела, поразили — бродячие псы. Они все поголовно толстые, ленивые, с ошейниками. Это именно бездомные собаки. В России с ними что делают? Обычно ничего, но если уж делают — сразу мочат. В Афинах их отлавливают, ставят прививки, вешают про это ошейник, и на всякий случай кастрируют. Делать им, кастратам, особо нечего. Жрут и греются на солнышке в Акрополе. Много их. Это смачно, прикольно и как-то грустно.

«Вот и в Европе так же», — грустно говорит подруга, жившая там. Имея ввиду атмосферу заболивости, аккуратности и кастрированности. Сама она, кстати, полагает Европу более пригодным к проживанию местом, нежели Россию. «Для нормального человека». Сама она имела возможность остаться, но вернулась в РФ. Вряд ли тому причиной особый «патриотизм». Просто есть такие люди, которым в России жить интереснее, и все тут.

Пиарщик-партизан

Пиарщик разводит население в интересах клиента. Это может быть очень прагматично, красиво, тонко, но вряд ли это благородное дело, верно? Мне же тут рассказывали про одного пафосного пиарщика. Он решил, что минус на минус — дает плюс. И гордиться тем, как кидает и дурит своих клиентов. «Я этих жирных свиней презираю».

Практически Робин Гуд, обирающий неправедные элиты в пользу более бедных, конкретно — более бедного себя. Примерно на среднюю зарплату в России с лишним нулем.

Кампании он проваливает, чем… гордится. Этакий партизан, состоящий в гестапо на довольствии, но пускающий под откос поезда. «Меньше этим козлам достанется». Главное — холить образ самого себя. Обвести козлов. Чтобы, значит, и дальше звали на выборы. Ничего, зовут. И агентство зовут, где он, и его самого. «У нас половина агентства мыслит, как и я».

Похоронное

Мераб Мамардашвили говорил, что когда был маленьким — не понимал смысла похорон, их ритуалов, их социальных игр. «Зачем плакальщицы плачут, это ведь неискренне?». Затем вырос, стал философом, все понял и пояснил. Что человек по природе склонен все забывать, что искусственная среда культуры — держит возможность переживания, и т. д.

Умом я понимаю, что философ, конечно, прав. Искусственная среда культуры, все верно. Только у меня — реакция обратная. С похоронами. Чем больше там ритуала, тем меньше там моих чувств. Если они возникают — то скорее в тех местах, где плотная ткань социальности как-то рвется, где спонтанность, где вне сценария… Интересно — это только мое?

Если не только мое, то можно было бы выстроить неверную, но убедительную теорию, что похороны придумали, чтобы… побыстрее забыть покойного. Прийти, отыграть по правилам. Сначала слову Иксу, потом Игреку, все по чину, все по местам. Не дай бог чего перепутать. Тяпнуть водочки, разойтись и заняться своими делами. Короче, нагнетать «социальное», блокируя «экзистенциальное».

Мир плотен