Гуманный выстрел в голову

И вот, по плоскости небесного стола с востока к Профессору двигались две крупинки — одна, окружённая стаей защитников, а другая, всего с двумя помощниками, пробивает себе дорогу чуть севернее. И именно эта, остающаяся незамеченной, несёт в себе пустоту разрушения.

Всё новые и новые волны тупорылых истребителей готовились вступить в схватку с воздушной армадой, но пустота, никем не замеченная, приближалась совсем с другой стороны.

Мальчик, родившийся под телегой, в этот момент заворочался во сне на окраине сибирского города, застонал, сбивая в ком одеяльце.

Профессор услышал его за многие сотни километров, тут же отогнал этот звук — как не нужный сейчас параметр. Итак, точки двигались перед ним в разных направлениях.

Всё было очень просто — выбрать лучшую точку или две и начать сводить их с теми тремя, что двигаются на севере. Это простая собачья кривая, да. Это очень простая математика. Переменные сочетались в его голове, будто цифры, пробегающие в окошечке арифмометра.

И воображаемым пальцем он начал сдвигать крупинки. Тут же он услышал ругань в эфире, пара истребителей нарушила строй, это было необъяснимо для оставшихся, эфир накалялся, но ничто уже не могло помешать движению этих двух точек по незатейливой кривой. Гончая бежала к зайцу.

И русский истребитель вполне подчинялся — он был свой, сочетание родного металла и родного электричества, родного пламени и горючего. И человек, что сидел в нём — был свой, с которым Профессор делил воду и хлеб во время их долго путешествия, свой человек хранил в голове ненужную сейчас память о мосте через Неву и дворцах на её берегу, об умерших и убитых их общего города.

Поэтому связь между ним и Профессором была прочна, как кривая, прочерченная на диссертационном плакате — толстая, жирная — среди шахматных квадратов плоскостных координат.

Самолёты сближались, и вот остроносые истребители открыли огонь, а тупорылые ушли вверх, вот они закружились в карусели, сузили круг, вот задымил один, и тут же превратился в огненный шар другой, сразу же две точки были исключены из уравнения, но тупорылый всё же дорвался до длинного самолёта и пустота вдруг начала уменьшаться.

Истребитель был обречён. Снаряды рвали его обшивку, пилот был убит, но ручка в кабине шевелилась сама и мёртвая рука жала на гашетку. Будто струя раскалённого воздуха из самодельной печки, он двигался по заданному направлению, даже будучи лишён трубы и управления. На мгновение перед Профессором мелькнуло залитое кровью лицо его давнего знакомого, с которым он брёл между холмов в поисках Чапоги, но тут же исчезло.

Бомбардировщик, словно человек, подвернувший ногу, вдруг подломил крыло.

И Профессор увидел, как в этот момент капля пустоты снова превращается в электрическую начинку, плутониевые сегменты, взрывчатку — и нормальное, счётное, измеряемое вещество. У бомбардировщика оторвался хвост, и, наконец, море приняло все его части.

Одинокий остроносый истребитель, потеряв цель своего существования, ещё рыскал из стороны в сторону, но он уже был неинтересен профессору.

Он был зёрнышком, бусиной, шариком — только точкой на кривой, что, как известно, включает в себя бесконечное количество точек.

Всё снова стало легко, потому что мир снова был гармоничен.

Профессор выполз из круга на четвереньках — старик и его свита сидели рядом. Посередине поляны, будто зелёная бабочка, шевелил лепестками непонятный росток.

Профессор сел рядом с толстым восточным человеком, поглядеть на обыденное чудо цветка.

И ещё до конца не устроившись на голой земле, он осознал страх и тревогу за своё будущее, череда смятенных мыслей пронеслась в его голове — о неустойчивости его положения, и уязвимости его слабого тела. Снова испарина покрыла его лоб, он ощутил себя пустой скорлупой — орех был выеден, всё совершено, поле перейдено, а век кончен.

Великолепная машинная красота логики покинула его навсегда.

Леонид Каганов ФЛЭШМОБ-ТЕРРОР

На столе лежала маленькая хаба-хаба гражданского образца. Ваня вздохнул, обхватил ладонями стриженую макушку и вновь склонился над планшеткой, в который раз изучая личное дело Всеволода Петровича Трохина. Ване было понятно далеко не все, но блестящий выход он уже придумал, а значит, все должно получиться. Ваня перечитывал дело уже в шестой раз и чувствовал, что не зря выпросил Трохина себе, вызвав удивление начальства. Чутье Ваню подводило редко. Сейчас ему снова показалось, что на хабу-хабу брякнется долгожданное сообщение, и чутье не подвело — сверкнул огонек и включился динамик. «Извини, сегодня у меня флэшмоб», — на весь кабинет объявила хаба-хаба равнодушным голоском Инги.

Ваня покусал губу, вздохнул еще раз, а затем решительно хлопнул по столу обеими ладонями и объявил:

— Всеволода Трохина в кабинет!