Гурджиев и Успенский

Восточные учения, говорил Гурджиев, приводят различные аллегорические картины, в которых изображают природу человека с этой точки зрения. Так, человека сравнивают с имением, где находится толпа слуг, но нет ни хозяина, ни управляющего. Все слуги позабыли о своих обязанностях, никто не хочет делать то, что он должен, каждый хочет занять место хозяина хотя бы на мгновение. В этом состоянии дому угрожает серьезная опасность. Единственная возможность спасения для совестливых слуг заключается в том, чтобы собраться вместе и выбрать временного управляющего, то есть заместителя управляющего. Этот заместитель управляющего сможет расставить слуг на их места и заставить каждого выполнять определенную работу: повара он отправит на кухню, кучера – на конюшню, садовника – в сад и т. д. Таким образом можно приготовить дом к приходу настоящего управляющего, который, в свою очередь, подготовит дом к прибытию хозяина.

Сравнение человека с домом, находящимся в ожидании прибытия хозяина, часто встречается в восточных учениях, сохранивших следы древнего знания; оно же, как известно, имеется в некоторых евангельских притчах. И там тоже идет речь о совестливом или нерадивом слуге или управляющем и о господине, который, придя, вершит суд над своими слугами.

Память себя

Память себя, или самосознание, или сознание своего бытия, относится, по Гурджиеву, к высшему состоянию сознания. Чтобы по-настоящему наблюдать себя, утверждал Гурджиев, человек должен помнить себя. В действительности же люди никогда себя не помнят. Люди, которые знают это, уже знают многое. Вся беда в том, что на самом деле никто этого не знает. Если вы спросите человека, помнит ли он себя, он, конечно, ответит утвердительно. Если вы скажете ему, что он не помнит себя, он или рассердится, или сочтет вас глупцом. На этом основана вся тупиковость человеческого существования. Если человек знает, что он не помнит себя, он уже близок к пониманию своего бытия.

Вот как Успенский описал свои попытки вспоминания себя в Петербурге в 1915 году:

“Как-то раз я шел по Литейному проспекту к Невскому и, несмотря на все усилия, не мог сосредоточиться на вспоминании себя. Шум, движение – все отвлекало меня; ежеминутно я терял нить внимания, находил ее и вновь терял. Наконец я почувствовал своеобразное комическое раздражение к самому себе и свернул на улицу влево, твердо решив удерживать внимание на том, что я должен вспомнить себя, хотя бы до тех пор, пока не дойду до следующей улицы. Я дошел до Надеждинской, не теряя нити внимания, разве только упуская ее на короткие мгновения; потом снова повернул к Невскому. Я понял, что на этих тихих улицах мне легче не отвлекаться от линии мысли, и поэтому решил испытать себя на более шумных. Я дошел до Невского, все еще помня себя, и начал испытывать состояние внутреннего мира и доверия, которое приходит после больших усилий подобного рода. Срезу же за углом на Невском находилась табачная лавка, где для меня готовили папиросы. Продолжая помнить себя, я зашел туда и сделал заказ.

Через два часа я пробудился на Таврической, то есть далеко от первоначального места. Я ехал на извозчике в типографию. Ощущение пробуждения было необыкновенно живым. Могу почти утверждать, что я пришел в себя! Я сразу вспомнил все: как шел по Надеждинской, как вспомнил себя, как подумал о папиросах, как при этой мысли будто бы сразу упал и погрузился в глубокий сон…

По пути, пока я ехал по Таврической, я начал ощущать какую-то странную неловкость, будто что-то забыл. И внезапно вспомнил, что забыл вспоминать себя”[483].

Как мы видим, здесь Успенский проверяет на себе гурджиевскую характеристику разных состояний сознания: 1. Прежде всего необходимо убедиться в самом факте сна. 2. Убедиться в нем можно тогда, когда мы стараемся пробудиться. 3. Когда человек понимает, что он не помнит себя. 4. Когда он понимает, что помнить себя означает в какой-то степени пробудиться. 5. Когда на основании собственного опыта он видит, как трудно вспоминать себя. 6. Тогда он поймет, что не сумеет пробудиться, просто пытаясь это сделать[484]. И сама его мысль о непосредственной связи памяти себя с моментом пробуждения является столь же непосредственной констатацией мысли Гурджиева о том, что “самонаблюдение приводит человека к пониманию того, что он не помнит себя”[485] и что “только начиная вспоминать себя, человек по-настоящему пробуждается”[486].

Самонаблюдение и самоизучение – это выработка в себе беспристрастного свидетеля. Это добросовестное изучение работы человека-машины.

Сущность и личность

Выступая перед своими последователями в Америке в 1929 году, Гурджиев следующим образом объяснял разницу между сущностью и личностью: