Гурджиев и Успенский

Успенский формулирует для науки биокосмическую задачу, видя вселенную как разумное существо, обладающее сознанием, превышающим человеческое сознание. В этом прослеживается как безусловное влияние теософской традиции с ее детально разработанной концепцией ментальной сферы, или “сферы сознания, работающей как мысль”, так и концепции ноосферы, или ментального пояса, русского биокосмиста Вернадского. В волевой и энтузиастически целенаправленной концепции Успенского можно увидеть и точки соприкосновения с идеями другого русского биокосмиста, Николая Федорова, автора “религиозно-магического проекта” возвращения человеку потерянной им власти над материей вообще, над телом и над космосом в частности и – поисков “биотехники” воскрешения предков. Успенскому была близка и федоровская “психократия”, и его интерпретация чуда как сочетания “знания и общего труда”. “Земля станет первой звездой на небе, движимой не слепою силою падения, а разумом, восстанавливающим и предупреждающим падение и смерть”, – писал Федоров в “Философии общего дела”.

Опровержение позитивизма

Следующим шагом Успенского была его атака на “позитивистский метод”, выступление против “научного позитивизма” и “позитивизма” в целом, воспринимавшегося его адептами как последнее слово человеческого познания. Вспомним концепцию Сен-Симона о трех последовательных фазах эволюционного развития человеческого познания: теологической, метафизической и позитивной. Отвечая на эти претензии господствующего модуса мышления, Успенский выступил с критикой позитивистского мировоззрения. Он писал в Tertium Organum: “Мы чересчур привыкли к “положительным” методам и не замечаем, что часто они приходят к абсурдам и совершенно не ведут к цели. Трудность состоит в том, что для объяснения смысла явлений позитивизм не годится. Природа для него закрытая книга, которую он изучает по внешности”[98].

Позитивизм для Успенского – это философия, которая признает только существование “очевидной” стороны жизни и отрицает “скрытую” ее сторону. Поэтому позитивизм – это “изучение только феноменальной стороны жизни”. Критика Успенским позитивизма состоит не в отрицании его, а в ограничении области его применения: “он имеет свою определенную сферу действия”. Согласно Успенскому, позитивизм хорош в смысле изучения “действия природы”, где “положительные методы идут очень далеко, как это демонстрируют все бесчисленные успехи современной техники”. Однако, когда позитивизм делает попытки выйти за пределы определенных условий (пространства, времени, причинности), он “заходит не в свою сферу”[99].

Успенский отмечал, что “более серьезные позитивные мыслители” отрицают всякую возможность ставить в “положительном исследовании” вопросы “почему» и “для чего”. Он утверждал, что позитивистская точка зрения не единственно возможная. И хотя ошибка позитивизма в том, что он не видит ничего кроме себя, “человечество никогда не перестанет искать ответы на вопросы «почему» и «для чего»[100].

Успенский иллюстрировал позитивистский подход примером воображаемого двумерного, или плоского, существа, не знакомого с трехмерными характеристиками нашего “обычного” пространства. Он приводит в качестве примера дикаря, изучающего часы или смотрящего на редкие и ценные книги в библиотеке, или же ученого-натуралиста, изучающего “Вертера” Гете по методу точной позитивной науки – взвешивающего книгу, измеряющего ее самыми точными приборами, записывающего число страниц и т. п.

И так же, как для дикаря часы будут очень интересной, но совершенно бесполезной игрушкой, так и для ученого-материалиста[101] человеческое существо будет представляться таким же, “еще бесконечно более сложным, но так же неизвестно для чего существующим и неизвестно каким образом возникшим механизмом”. Трехмерный мир, писал Успенский, будет “недоступным ноуменом для воображаемого плоскостного или двумерного существа, ибо для такого существа двумерное знание единственно существующее”[102].

Успенский видел материализм, и особенно экономический материализм Маркса, как несостоятельную философскую базу научного позитивизма и критиковал попытки применять это ограниченное знание к изучению реальных проблем: “Одно из таких применений это “экономический человек” – совершенно ясно двумерное и плоское существо, двигающееся по двум направлениям: производства и потребления. Как можно представлять себе человека вообще в виде такого явно искусственного существа? И как можно надеяться понять законы жизни человека с его сложными запросами духа и с главным импульсом жизни, заключающимся в стремлении к постижению, пониманию всего кругом себя и в себе, изучая воображаемые законы жизни воображаемого существа?”[103].

Успенский отмечал, что, несмотря на очевидную непоследовательность, экономические теории увлекают нас, как увлекают все элементарные схемы, дающие короткие ответы на ряд длинных вопросов, потому что “мы сами слишком погрязли в материалистических теориях и не видим ничего кроме них”[104].