Гурджиев. Учитель в жизни

Гурджиев часто собирал всех беженцев вместе, убеждая, что они должны как можно быстрее приспосабливаться к новым условиям жизни. Большинство все же были уверены в том, что вернутся хорошие времена, и они смогут возвратиться в Россию. Никто, казалось, не относился серьезно к наставлениям Гурджиева.

Гурджиев был добрым и внимательным хозяином, радушно принимая каждого. Разговаривал с беженцами об их ситуации он всегда после еды, успокоив голодные животы. Спустя неделю или две такого неподдельного дружелюбия, Гурджиев начал настойчиво говорить о необходимости каждому из нас делать свой собственный вклад.

«Нельзя всегда перекладывать расходы на еду на одних и тех же людей, – сказал он. – Все должны помогать. Все вы можете зарабатывать деньги, но прежде всего у вас должно быть желание это сделать».

Несколько дней спустя Гурджиев выглядел немного рассерженным. Не показывая какого-либо раздражения, он настойчиво попросил нас не расходиться после обеда, поскольку хотел поговорить о нашей помощи в его делах. Он добавил, что определит, какая помощь ожидается от каждого человека, согласно его способностям. Когда настало время, вместо разговора с каждым из нас по очереди, как он обычно делал, он начал ходить туда и сюда по комнате, в то время как мы в ожидании наблюдали за ним. Его лицо было мрачным и задумчивым.

«Вы выглядите озабоченным, Георгий Иванович», – решился сказать кто-то.

Это и стало искрой, необходимой Гурджиеву, чтобы взорваться, будто он ждал ее, чтобы начать, поскольку немедленно повернулся к бедолаге.

«Как же мне не тревожиться? Ведь вокруг столько несчастья, такая нищета среди наших дорогих 'emigr'es, на нас всех давит столько обязанностей. Я не могу и не хочу уклоняться от своей ответственности».

Некоторое время он рассматривал наши напряженные лица, а затем продолжил: «Я потратил почти все свои деньги. Завтра мы можем остаться без еды! Я должен был занимать направо и налево, чтобы продержаться до сегодняшнего дня. Некоторые из вас говорят, что хотят помочь мне, но вы ничего не делаете».

Пристыженные, мы опустили головы. Каждый из нас почувствовал его тяжелый упрек.

«Я не говорю, что вы не хотите помочь мне, но одного туманного желания недостаточно! Как и весь правящий класс России, всю свою жизнь вы были не более чем паразитами. Вы ждете только одного: дня, когда вам с неба упадет жалованье. Вы все – двадцатники[2], неспособные к малейшей инициативе, неспособные зарабатывать себе на жизнь. Вы предпочитаете нищету приложению усилий. Ни один из вас не обратил никакого внимания на мои предложения и предупреждения. Подумайте об этом! Если я не получу необходимые деньги сегодня, завтра я буду вынужден бросить вас. Я не смогу вообще ничего вам предложить. Можно сказать, что такая перспектива практически нравится вам больше, чем усилия для помощи мне? Какое уважение я могу испытывать к людям, неспособным к независимости? Вы все находитесь во власти царящей повсюду паразитической атмосферы. Вы рабы, зависите от всего, что бы ни случилось. Если бы вы действительно никак не могли заработать деньги, то никто не мог бы обвинять вас. Но если вы даже не пытаетесь, вы меньше, чем ничто».

Никто не смел поднять глаз. Моя вина тяжко давила на меня, я тоже чувствовал себя подобно разоблаченному паразиту.

Несколько человек начали говорить, робко заявляя, что готовы сделать необходимые усилия. Гурджиев жестом отмел все это в сторону. «Все это – только слова. Необходимо действие. Те из вас, кто готов сделать что-то, пройдите дальше в комнату».

Почти все так и поступили.

Гурджиев исчез, взяв с собой некоторых из ближайших последователей. Когда он вернулся, его руки оказались заняты коврами и другими разнообразными предметами. Быстро разделив нас на группы по двое и трое, он распределил вещи, которые нужно было продать, и указал минимальную цену, которую мы должны были выручить за них.

«Идите на базар в Константинополь, – сказал он. – Там вы найдете отборную клиентуру, особенно среди иностранцев и турецких коллекционеров, высоко ценящую русский антиквариат».

Он сел на скамью и небрежно закурил сигарету. Постепенно все группы разошлись. На прощание каждая торжественно говорила ему «до свидания». Гурджиев отвечал с улыбкой, наши лица расслаблялись.

Когда Гурджиев остался один, я подошел к нему с благородным намерением предложить ему несколько турецких фунтов, заработанных в ресторане, где я заведовал гардеробом. Я сел рядом и произнес: «Георгий Иванович, поскольку вы стеснены в средствах, могу я предложить вам несколько турецких фунтов?»

Он повернулся ко мне, как ни в чем не бывало, и спросил: «Не знаете ли вы текущую цену алмазов?»

Озадаченный этой загадкой, я, запинаясь, спросил: «Что? Разве кто-то хочет купить?»

Я остро ощущал, что за глупый вопрос задал. Гурджиев, казалось, проигнорировал его и продолжал: «У меня действительно есть одна проблема», – сказал он. Он вытащил из своего кармана большой красный платок и осторожно развязал его. Я был поражен, обнаружив в нем кучку алмазов разной величины.