Гурман

— Так сказано даже в Библии. Любая внутренняя обида включает механизм саморазрушения организма, от простой болячки до физической смерти. Поэтому нужно научиться прощать. Я знаю, это сложно. Но ты сама к этому придешь. По-другому нельзя. Будешь обижаться — придется страдать. Думаешь, я теряю зрение просто так? Нет, в этой жизни все взаимосвязано. Я расплачиваюсь за свои обиды и другие грехи.

Катя решила не спорить. Мила снова оседлала своего любимого конька. Душа, карма, аура!.. Но она должна задать маминой подруге самый главный вопрос, волнующий ее.

— Павел сказал, что я приемная, — осторожно произнесла девушка, после того, как Мила замолчала.

Она в упор посмотрела на женщину, зная, что та не умеет притворяться, и сразу подметила, как у той вздрогнули руки.

Катя положила ложечку на блюдце и сказала:

— Странное совпадение. Сначала какая-то однорукая бабка называет себя моей матерью. Теперь я слышу что-то подобное от другого человека, — сказала Катя.

— Ты же любишь Жанну, свою маму. Так ли важно тебе знать, приемная ты или нет? — спросила Мила и отодвинула в сторону блюдце с недоеденным куском торта.

— Да, — решительно сказала Катя. — Думаю, вы на моем месте тоже желали бы знать правду.

— Ну что ж. Я была готова к этому.

С колотящимся сердцем Катя наблюдала, как Мила неуклюже поднялась, подошла к древнему серванту и принялась выдвигать ящики.

— Помоги мне. Тут должна быть зеленая папка, тоненькая такая.

Катя молча вытащила ее прямо из-под носа Милы.

— Открой.

Катя сдула с папки пыль. Было видно, что к ней очень давно никто не прикасался. Дрожащими руками она отстегнула кнопку.

— Когда я была у Жанны в больнице, она все рассказала. Не держи на нее зла. Ты была самым любимым человеком в ее жизни. Никто ведь не знал, что все так закончится.

Катя вытащила пожелтевший, слегка измятый лист. Судебное решение об установлении удочерения. Свидетельство органа загс об удочерении…

Ей показалось, что пол уходит у нее из-под ног.

— Прости, но Жанна не хотела, чтобы ты знала правду. Эти бумаги были спрятаны у тебя дома. — Голос Милы словно звучал на другой планете. — Жанна сказала мне, где они, и однажды, когда ты была чем-то занята, я забрала их.

Катя несколько раз прочитала документы, подняла голову и спросила:

— Мама… Жанна ничего не говорила про моих настоящих родителей?

Мила покачала головой.

— Значит ли это, что та старая женщина могла и правда быть моей матерью? — задала она вопрос.

Мила промолчала.

— Да, дела! — Катя горько усмехнулась.

— Ты не злишься?

— Не знаю. Мне нужно переварить эту информацию. Как вы думаете, в родильном доме осталась какая-то информация?

— Все может быть. Девочка, ты должна помнить лишь одно. Тебя воспитала Жанна. Она души в тебе не чаяла. Ты всем обязана ей. Поэтому не так важно, кто твоя биологическая мать. Что от этого изменится? Ты уйдешь жить к этой женщине?

— Нет, конечно.

— Поэтому не забивай себе голову. Жанна — твоя мать.

Какое-то время они провели в полной тишине. Лишь старые настенные часы тихонько отстукивали время.

— Я пойду, — сказала Катя, понимая, что теперь ей все известно. — Спасибо, что сказали мне правду. Я вам очень благодарна. Нет, я не злюсь.

— Катенька, если хочешь, возьми документы, — нерешительно предложила Мила. — И помни, что я люблю тебя как собственную дочь, — искренне добавила она.

Катя взяла папку, попрощалась и покинула дом.

Пробок на улицах города, плавящегося от жары, не было. «Барсы» уже через двадцать минут оказались у дома Слона. Дантист снял каску и плотно сжал губы. Он сразу увидел новый мотоцикл Гунна. «Харлей», модель «Софтэйл-Делюкс», иссиня-черный, хрустальная мечта любого байкера, именно тот самый, который заказал себе Гунн, валялся рядом с распахнутыми воротами как ржавый самовар.

— Гаучо, поверишь ли ты в то, что Гунн со Слоном нажрались и до сих пор дрыхнут без задних ног? — спросил Дантист.

— Нет. И, кстати, где «Газель»?

Действительно, грузовой машины, принадлежащей клубу, в пределах видимости не наблюдалось.

Лиля спрыгнула с мотоцикла.

— Постой, — схватил ее за руку Дантист. — Я пойду первым. Тебе лучше остаться здесь.

Мышонок вырвала руку, гневно сверкнула большими глазами и заявила:

— Не нужно мне говорить, что надо делать. Я пойду с вами.

Дантист не стал возражать, вынул из бокового кофра охотничий нож, открыл ворота и направился к дому. Он сразу отметил, что мотоцикл Слона на месте, а вот входная дверь болтается на одном шурупе, словно ее вышибали. Сердце заухало, как паровой молот. Дантист, преисполненный самых дурных предчувствий, буквально влетел в покосившуюся избушку.

Внутри царил полный разгром. Свет был отключен, под ногами хлюпала темная вода. Они быстро обследовали все комнаты.

— Дантист, дом пустой, — сказал Гаучо.

— Смотрите, — вдруг произнесла Мышонок.

В ее голосе слышался страх. Она показывала пальцем на пол, все доски которого были изрублены.

Девушка присела на корточки и спросила, непонятно к кому обращаясь:

— Что здесь произошло? — Она провела рукой по отслаивающимся волокнам древесины, сложила ладошки лодочкой и набрала воды.