Гусь Фриц

Наутро Максим обещал провести его в запасники музея Сталинградской битвы. Кирилл не слишком хотел идти, его угнетала советская белая башня скорби, где на нижних этажах в сумраке, который не разгонишь и вспышкой фотоаппарата, пылятся экспонаты – оружие, форма, боевые листовки, знамена, карты. Внизу профанный мир вещей, а наверху, на седьмом небе, куда ведут винтовые лестницы, – на небесном куполе написана панорама битвы от первого до последнего дня, замыкающая время в кольцо. Главная истина памяти была доверена не реальным предметам, а кисти художника, поместившего на картину местночтимых святых битвы, мучеников, героев, чьими именами названы новые городские улицы – там, где они бросились с бутылкой зажигательной смеси под танк или погибли на снайперской позиции.

Но при этом Кирилла всегда особенно волновали запасники – как особые места, где обитают дублеры истории, те, кому не хватило шага, шанса, одного погибшего вышестоящего начальника, чтобы выдвинуться в полководцы и герои. Места, где хранятся идеи, не покорившие мир, ружья, не имевшие достойной цели, полотна, что могли бы висеть в галерее – если бы гений не превзошел их в мастерстве; иначе говоря, вся черновая работа мира, все его неудачники, все, кто был вторым, третьим, четвертым, пятым – за Колумбом. Зная и принимая свою вторичность, Кирилл чувствовал, что эта среда ему сродственна и потому в ней ему будет легче ориентироваться, считывать поисковые знаки.

Кирилл долго бродил по запасникам, продвигался дальше, в полутемные закутки, пока не уперся в тупик. В углу стояли картонные коробки; из одной торчали старинный витой подсвечник и бинокль в кожаном чехле, из другой – рукоять кинжала или короткого палаша. Рядом была прислонена картина в золоченой раме, охотничье ружье, фотоаппарат на треноге; поверх коробок лежали шинель и парадный китель с полковничьими погонами; на кителе тускло – их давно не чистили специальной пастой – светились ордена и медали: Красное Знамя, Красная Звезда, орден Александра Невского, орден Богдана Хмельницкого, орден Отечественной войны II степени, медаль «За взятие Берлина» – и прочие, послевоенные, юбилейные, еще десятка два.

– Это нам приносят, – сказала музейная хранительница. – Когда ветераны умирают. Такие вещи интересные попадаются! Недавно внук одного генерала целый десантный бот привез, немецкий. Нашел у деда в гараже. Им, генералам, отдельные участки земли давали в городе, некоторые дома еще сохранились…

– А можно эти вещи посмотреть? – спросил Кирилл.

Наверное, он бы не заинтересовался награбленным наследством ушедшего фронтовика. Но рукоять кинжала с прямым крестом гарды, с литым навершием в форме оскаленной волчьей головы, с темными гранеными каплями гранатов на кончиках крестовины внезапно напомнила ему о коллекции холодного оружия, собранной Железным Густавом, знаменитом солнце мечей. Кирилл легко мог объяснить себе, зачем неизвестный полковник привез из Германии трофейный фотоаппарат, ружье, даже подсвечник, – как символы буржуазного достатка, – но рыцарский кинжал не укладывался в стандартный портрет, требовал какой-то дополнительной черты характера, возможно, удивлявшей самого носителя и не угаданной пока Кириллом.

– Ну это же еще не экспонаты, – ответила смотрительница. – Глядите. Я сейчас свет включу.

Под потолком вспыхнула цепочка ламп.

– Полковник Владилен Иванов, – сказала смотрительница, мимоходом глянув на бумажную бирку, приклеенную к коробке. – Участник Сталинградской битвы.

Но Кирилл ее не слышал.

Он смотрел на картину в золоченой раме. Парадный портрет полковника в том же мундире, что лежал сейчас перед Кириллом, с теми же орденами; рисовал, наверное, какой-то местный живописец, мастер жанра, набивший руку на генеральских полотнах, но не брезговавший и чинами пониже, умевший образить лицо, придать ему уместный колорит нестареющий мужественности. Но это лицо не нуждалось в ретуши; на Кирилла смотрело лицо прадеда Арсения Швердта, в котором узнаваемым образом собрались и Бальтазар, и Андреас, и Железный Густав; рано полысевший высокий лоб, короткие густые усы, вся совокупность черт, что были и в фотокарточках Глеба и Бориса.

– Очень интересная биография, – продолжила смотрительница. – В Гражданскую потерял родителей, был сыном полка. Я его знала. Он жил тут неподалеку.

Стараясь не выдать волнения, Кирилл спросил:

– А можно узнать поподробнее про этого человека? Уж очень лицо характерное, настоящее, солдатское. Русское лицо, – добавил Кирилл, как бы проверяя, одному ли ему известен секрет.

– Русское, вот уж точно, – ответила хранительница, подобрев, наклонившись к портрету. – Коренной сталинградец, – повторила она не к месту. – Владилен Петрович, ну вы знаете, Владилен – Владимир Ильич Ленин сокращенно. Про него наши журналисты не раз писали. А еще он автобиографию оставил. Внуки переезжали, квартиру продавали, а вещи все сюда, к нам, передали…

– А биография? – спросил Кирилл.

– Тоже у нас хранится, – степенно ответила дама. – Можете копию сделать, бумага в хорошем состоянии.