Гусар бессмертия

Вильно, старинный польский город, был переполнен войсками. Здесь наконец соединились полки всех четырех бывших армий, да еще и отдельного корпуса Витгенштейна. Плюс – собственные жители и беглецы из ближайших мест, плюс – множество пленных, которых давно затруднялись пересчитывать. Конец Великой армии был ужасен. Пусть какая-то ее незначительная часть сумела вырваться и сейчас уходила за Неман, большинство французов и их союзников щедро устлали своими телами сугробы вдоль дорог, сами дороги, а равно – всевозможные опустевшие здания, долженствующие хотя бы обогреть, но вместо этого ставшие последним пристанищем гордым завоевателям Вселенной.

Разыгравшаяся суровая зима и долгий тяжелый поход наложили отпечаток на внешний вид вернувшихся с победой русских воинов. Простреленные в боях, прожженные на бивуаках заношенные шинели, потрескавшиеся кивера, у многих офицеров – вообще неуставные вещи, в виде всевозможных полушубков и разнообразных шапок. Воистину, здесь не было столь любимого императорами лоска, зато каждое лицо, казалось, навеки приобретшее красноватый цвет от морозов, дышало такой уверенностью в себе, что вряд ли в тот год можно было бы найти более сильную духом армию.

Среди шинелей частенько попадались армяки ополченцев, а также – казачьи чекмени. Дон делом подтвердил верность Родине, выставив против Наполеона едва ли не всех способных держать оружие мужчин.

Наиболее предусмотрительные отсыпались по переполненным домам в предчувствии продолжения похода, однако основная масса предпочитала толпиться на узких улочках. Офицеры искали в толпе родственников и просто знакомых, с которыми были разлучены обстоятельствами, и то тут, то там происходили радостные встречи.

– Орлов! Ты?

Александр обернулся на голос.

Стоявший перед ним низкорослый усатый мужчина в полушубке с побитым кивером так живо напомнил первую в жизни кампанию, чье начало тоже прошло средь сплошных снегов, что слова сорвались с губ раньше, чем ротмистр умом осознал, с кем свела вдруг судьба.

– Трейнин! Откуда? Ты ж в отставке!

– В такую годину – и сидеть в поместье? Шалишь, брат! Я с самого Смоленска в партизанском отряде Винценгероде. Теперь вот – у Бенкендорфа. Числюсь, так сказать, по кавалерии. А ты как? Наслышан о ваших подвигах!

Недавно около небольшого местечка Плещеницы отряд Мадатова захватил в плен двух генералов и чуть не полтысячи солдат. Да и в Вильно александрийцы вошли одними из первых. Как, впрочем, и казаки Бенкендорфа, и партизаны Сеславина.

– Кто из наших здесь? – жадно спросил Трейнин.

Воспоминания о родном полку всегда одни из самых сладостных в жизни мужчины.

– Почитай, почти никого. Мезенцева недавно увезли. Тяжело ранило у Борисова. Лекари не знают, удастся ли спасти руку.

– Да ты что? – с искренней тревогой воскликнул Трейнин.

– Кстати, – вспомнил Орлов. – Это – мой поручик князь Лопухин. Отличный офицер, рекомендую.

Двое александрийцев, бывший и нынешний, обнялись с таким чувством, словно были братьями.

– А этого славного кирасира ты должен помнить по Пруссии. – Речь шла о Штадене, с которым Орлов встретился перед этим. Вместе сходили на Замковую гору, полюбовались городом с высоты, конечно же, немного выпили за встречу. Они не виделись более пяти лет и всю встречу рассказывали друг другу о жизни, службе, сражениях. Карл – о Шевардине, Бородине, Красном – местах, где покрыл себя славой Екатеринославский кирасирский полк.

Лопухин же с самого начала не отставал от старых приятелей и соседей по имению, потому прогуливались они втроем.

Конечно, были в тех воспоминаниях и любовные приключения. Как подобает дворянам – без конкретных имен. Тут обильную пищу давал отвоеванный город. Гордые полячки, в начале лета восторженно приветствовавшие вторгшихся в Российские пределы французов, теперь с гораздо большим пылом старались загладить вольные и невольные вины, как свои, так и родных. Как в таких случаях водится – сторицей.

– Разумеется, помню. Лето восемьсот седьмого. Неподалеку от Немана. – Трейнин обнялся с Карлом, как со старым знакомым, но чувствовалось, что само событие он помнит, а имя или фамилия напрочь улетучились из памяти. – Очень хорошо посидели, барон.

Чем удобен любой титул, всегда можно выкрутиться, называя собеседника графом или князем, намекая – все прочее тоже известно.

– Господа, может, зайдем ко мне и отметим встречу? Я квартирую буквально рядом, на соседней улице, – предложил Трейнин. – Там хоть тепло.

Когда же воин мог отказаться от подобного предложения? Тем более, у троицы кое-что было – может, и не слишком много для порядочного загула, но уж посидеть в приятной компании…

– Комнатка невелика, – разглагольствовал экс-гусар, указывая дорогу. – Да и живу я там не один, но зато познакомлю с таким человеком!

Поразить чем-то в новом Вавилоне было трудно, и три пары глаз заинтригованно уставились на партизана.

– И кто это? Генерал? Сенатор? Флигель-адъютант? Может, пленный маршал Наполеона? – предположил Александр.

– Мимо, Орлов! – торжествующе объявил Трейнин. – Московский священник!

– Священник?