Гусар бессмертия

Неожиданно Лопухин признал последнего из говоривших. Открытие было настолько неожиданным, что князь вскочил с постели и, как был, в ночной рубашке, торопливо шагнул к окну.

Поскрипывая снегом, к флигелю брели две пошатывающиеся фигуры в шинелях. Чуть в стороне на подъездной дороге стояли сани, на которых они, очевидно, прибыли.

Фигуры подошли к флигелю, немного постояли у крыльца, а потом той же нетрезвой походкой двинулись вдоль стены.

Лопухин с интересом следил, как, подсаживая друг друга, двое арестантов не без труда скрылись в одном из окон. Через какое-то время там загорелся свет.

Можно было попробовать повторить визит, но стоило ли беседовать с племянником в его нынешнем состоянии?

Князь улыбнулся и покачал головой. Он-то надеялся, что наказание принесет пользу двум оболтусам, а оказалось…

Зато на этот раз сон навалился сразу. Лопухин спал с легким чувством, как будто все проблемы чудеснейшим образом разрешились сами собой.

Лицо Михайлы было слегка помятым после вчерашнего гулянья. Впрочем, Лопухин ни словом не обмолвился об увиденном ночью. Как и остальные – от арестантов до гусар и находящихся на постое офицеров. Часовые в положенные часы строго по уставу караулили коридор флигеля и могли с чистой совестью заявить, что мимо них никто не проходил. Про существование окон как бы забывалось, да и большая ли беда, если провинившиеся немного проветрятся за пределами своего узилища? Не все же им пить в одних и тех же комнатах. Надо иногда немного побыть на свежем воздухе.

– Я все понимаю, Михайло, но должны же быть границы! – Старый князь старался, чтобы голос звучал строже. – Мне сказали, что ты неважно себя чувствуешь, а дело, судя по твоему помятому виду, всего лишь в похмелье.

– Но, дядюшка! Скучно же лежать и созерцать потолок! – Племянник тоже ничего не говорил о ночных похождениях. Он бы не признался и в прочем, однако тут камергер сразу заявил, что видел ночью во флигеле свет, а остальное, мол, ему сказал вид юного офицера. – Проснулся посреди ночи, думал, хоть так сумею заснуть опять.

– И что? Заснул? – Дядя не скрывал иронии.

– Не сразу. – Михайло старался смотреть в сторону, словно нашкодивший кот.

– Один пил?

– Один, – мужественно сообщил младший Лопухин.

– Ладно. Хватит. Не к лицу врать родному человеку, – резко прервал его камергер. – Тебе что – отпуск предоставили или наказание дали, дабы ты хоть мог оценить совершенный проступок?

– Дядя, я не виноват! – на этот раз твердо заявил Михайло. – Речь шла о чести.

– Знаю. И потому не виню. Но надо же соблюдать какие-то приличия! Ты – князь Лопухин и обязан помнить, какую фамилию носишь. Кроме того, надеюсь, не забыл, что являешься членом ложи и как таковой обязан быть образцом добродетели? Человеком, с которого брали бы пример, а ты…

– Я помню. – Племянник опустил голову.

Он ждал вопроса: удалось ли завербовать кого-нибудь? Словно корнет мог иметь авторитет среди старых гусар!

Нет, в полку хватало молодежи, тот же Буксгевден, да и не он один, однако дядя когда-то четко просил вести разговоры лишь с более старшими, а молодые тогда уж подтянутся сами.

Откровенно говоря, о своем масонстве на деле корнет успел почти позабыть. Не до того было. Пока осваивал службу, потом – война, опять служба… А ведь были еще холостяцкие вечеринки, просто пирушки, поездки к дамам и просто к девкам… Теперь вот уже который месяц длилось заключение из-за дуэли…

Вопроса не последовало. Вместо этого дядя сказал совсем иное:

– Ты знаешь, что скоро возможна война с французами?

– Знаю.

О грядущем столкновении говорили не только при дворе, но и, пожалуй даже побольше, в армии. Еще не поздно было все переиграть, не одна, так другая сторона могла пойти на уступки, однако в воздухе веяло надвигающейся угрозой, и в то, что удастся разрешить все миром, уже не верилось.

– И как ты будешь встречать врага? Сидя под арестом?

– Выпустят к тому времени. – Наказание явно затянулось, потому ждать более суровых мер уже не следовало.

– Выпустят! Я бы тебе за все художества еще добавил! – в сердцах обронил старый князь.

Лопухину-старшему тут же стало неловко за вырвавшиеся сгоряча слова. Не для того он ехал сюда, чтобы читать племяннику нотации. Потому князь сбавил тон:

– Пойми, Михайло, я не осуждаю тебя. Дела чести – святое. Но вот все остальные шалости… Я сам был молодым, знаю, что это такое, просто пора бы взяться за ум и не переходить по возможности известные границы. Что скажет твоя мать, если до нее дойдут известия о проказах?

– Я постараюсь, дядюшка, – вздохнул несколько присмиревший при упоминании матери Михайло.

Но было неясно, сумеет ли молодой повеса сдержать обещание.

– Ладно. Будем считать, тут все в порядке, – махнул холеной рукой камергер. – У меня к тебе серьезный разговор, Михаил.

Корнет посмотрел на дядю с нескрываемым удивлением. Он думал, что пора серьезных разговоров и отеческих взбучек миновала. Вроде бы больше за ним ничего нет, за что стоило бы ругать, призывать же к добросовестной службе потомка старого рода бессмысленно. Он сам прекрасно понимает свой долг.