Гусариум (сборник)

Я почувствовал острое желание расцарапать свое лицо. Изменить его. Скрыть его. Я теперь стану частью великой Империи человеческой, – к чему мне мое лицо?

Еремеев всхрапнул, подался вперед, отчаянным рывком преодолев несколько ступеней. Оказался лицом к лицу с Бонапартом. Тот попятился, опуская руку, в которой держал голову Савиньи, прерывая свою речь…

Еремеев коротко ударил его ножом. А затем – еще. И еще.

Наполеон крякнул, покачнулся, согнувшись пополам, покатился вниз по ступеням… Так и остался лежать, широко раскинув руки, среди требухи и кровавых луж.

Толпа отхлынула, роняя пики и сабли. Задохнулась криком, затаила дыхание. Люди изуродованные, оборванные, оглядывали друг друга, не понимая, где оказались.

Голос пропал. Слова смолкли. Наваждение рассеялось.

Еремеев тяжело опустился на ступени рядом со мной.

– Помилуй господи, – сказал он. – Кажись, ушатал супостата.

По щекам моим текли слезы.

Мы смотрели на тех, внизу. Они ходили по двору, как тени, сталкиваясь лбами, роняли оружие. У них не было больше сил на крик, накричались, потеряли голос… Могли только стонать, шептать, причитать. Они не понимали, где они и кто они. Не помнили своих имен. Как марионетки с перерезанными нитями, навек потерявшие своего кукловода.

Кукловод валялся у ступеней, лицом вниз, широко раскинув руки.

– Он говорил по-французски, – сказал я Еремееву. – Поэтому на тебя его трюки не подействовали. Как и на Феофана. А карлик спасся тем, что был глуховат… Хоть и ненадолго спасся. Но я… Я был почти готов. Я почти поддался… Страшно представить, что было бы…

– Какие уж трюки, корнет. Эдакие звери, ты погляди, чего творят на освященной земле, совсем спятили санкюлоты, мать их!

– Война, – сказал я. – Это всегда безумие.

– И то верно.

Он, кряхтя, тяжело поднялся на ноги:

– Пойдем, Вихров. Пока эти не очухались… нам еще надобно аппаратом заняться, о котором карла толковал…

Я проследил за его взглядом. Конструкция стояла на углу монастырского двора. В ней действительно было что-то от аэростата. Овальная форма каркаса, титанический шар, лоснящийся в зареве пожарища. Сходни ведут к небольшой площадке, на которой установлена причудливого вида аппаратура. Какие-то многочисленные трубки, колбы, рычаги. Из двух отдушин по бокам, время от времени, с шипением вырывались клочья пара.

Конструкция продолжала работать. Сколько еще сюрпризов преподнесет нам Время? Каких еще гостей нам ждать из Будущего?

Пожалуй, хватит.

– Как думаешь, Еремеев, эти нехристи весь порох извели?

– Навряд ли. Куда им стрелять-то, они вон и говорить по-человечьи разучились. Сколько потребуется?

– Бочонка два, думаю, хватит…

* * *

Громыхнуло так, что задрожала земля. Пожар взвился до самых небес, в вое пламени слышались отзвуки безумного смеха.

Мы ковыляли как могли быстро, поддерживая друг друга. Но вот в спину нам дохнуло жаром, мы упали, следом заскользили дымные клубы, посыпались искры и тлеющие угли.

– К ядреному лешему в труху! – захохотал Еремеев.

Я засмеялся тоже. Болело сломанное ребро, колотые раны в предплечье и бедре, но я не мог не смеяться.

Дым рассеивался, показались огоньки факелов.

К нам, лежащим на земле и смеющимся, медленно подъехал блестящий всадник на сером в яблоках коне. На плечо наброшен черный ментик с золотыми шнурами, алые чикчиры, черная меховая шапка с пышным алым султаном. Поперек щеки сабельный шрам, пшеничного цвета тонкие подкрученные усы.

– Добрый вечер, месье Ферро, – сказал я. – Увы, но бал окончен. Вы опоздали.

– Русские?! Откуда тебе известно мое имя?

– Вам привет от господина Савиньи… И от его величества.

Ферро растянул губы в улыбке:

– Значит, у них ничего не получилось? Я в этом не сомневался…

– Переписывать историю – неблагодарное занятие, месье Ферро. Как ни старайся, старушка Клио оказывается сильнее.

– Лучше жалеть о том, что сделано, – ответил Ферро, – чем о том, что не сделано. Тем более что я никогда не жалею о своих поступках.

Не сводя с нас глаз, он поднял руку. Мир перед глазами плыл, но я сумел разглядеть подходящих пехотинцев с ружьями наизготовку.

– Хотите сказать что-нибудь напоследок? – осведомился Ферро.

Конечно, я хотел. У меня на такой случай была в запасе пара неплохих фраз.

Но не успел я разлепить губ, как ночь раскололо надвое оглушительное «Ура-а-а-а!».

А следом раздалось знакомое, торжествующее:

– Хузары, круши!! Руби в песи!!

Черная тень – всадник с нацеленным вперед клинком – сшиблась с Ферро.

Клинки зазвенели, заскрежетали, рассыпая искры. Бешено ржали кони. Круговерть боя, пляска смерти закружила окрест нас.

Из дыма неслись, размахивая саблями, гусары в зачехленных киверах и шинелях, казаки с шашками наголо, с пиками наперевес – башкиры и киргизы в своих характерных шапках и халатах…

Всё кончено было в считаные минуты.

Французы, рассеянные по полю партизанами, спешно бросали ружья, поднимали руки, сдаваясь.

Денисов подъехал к нам. В одной его руке была обнаженная шашка, в другой – знакомый черный ментик с золотыми шнурами. Вытерев им клинок, он бросил его на землю.