Гусариум (сборник)

– У нас два миномета есть! И мин осколочно-фугасных целый штабель. А дотуда с нашей позиции добьет без проблем. Наоборот, угол возвышения надо будет максимальный ставить, чтобы траектория покруче была. Рискнем?

«А ведь он прав… Вот что значит опыт… А я руки опустил… Тютя!»

– Хорошо. Мины подготовлены?

– А чем мы, по-вашему, занимались, пока вы за кашей ходили, товарищ лейтенант, – расплылся в улыбке Нечипорук. – Солдат без работы – преступник. Вот я и трудоустроил Конакбаева с Савосиным, чтобы мысли дурные в башку не лезли.

Савосин, видя, что старшие приводят в боеготовность минометы, заволновался:

– Мы что, воевать собираемся? Зачем? Говорили же – просто так отсидимся, пока бой не закончится.

– Мы поможем русским войскам. Мы же русские, Савосин.

– Чем мы им поможем? – Савосина трясло: чудом оставшись живым в одной мясорубке, он, похоже, совсем не хотел погибать в новой. – Десятком мин? Да и нет тут СССР – тут царский режим! Я царю присяги не давал!

– Замолчите, боец! – повысил голос лейтенант. – Мы не государству присягу давали – стране. Нашей родине, России! Я вам приказываю…

– Себе приказывай! Ты там командиром был! А здесь мы все сами по себе! – не слушая его, визжал боец. – Конакбаев, старшина – не слушайте его!

– Заткнись, Савосин! – прорычал Нечипорук, передавая Конакбаеву, аккуратно сворачивающему колпачки предохранителей и раскладывающему мины рядком, очередную «чушку». – Помогай лучше – вон товарищ лейтенант не справляется. После боя поговорим.

– Вот вам бой! – выставил тощий кулачок, сложенный в кукиш, бывший детдомовец и тут же – второй. – А вот – после! Счастливо оставаться!

Он повернулся и, петляя, как заяц, кинулся в чащу.

– У-у-у, сученыш! – взревел старшина, выхватывая парабеллум и выцеливая спину, мелькающую меж белых стволов. – Порешу гада!

– Прекратить! – Лейтенант повис у него на руке, заставляя опустить пистолет. – Вы с ума сошли, Нечипорук! Пусть бежит! Баба с возу – кобыле легче.

– Вот же зараза, – с трудом отходил старшина, красный как рак. – Как же я его раньше не распознал? Ты-то хоть не побежишь? – повернулся он к Конакбаеву, спокойно продолжавшему работать, как будто ничего не произошло.

– Зачем побежишь? – пожал плечами боец. – Я не зайчик по лесу бегать. Я присягу давал. И отец мой давал, и дед давал. И прадед, наверное, тоже давал. Мы давно с Россией. Как я там, – он ткнул пальцем вверх, – им в глаза смотреть буду, если струшу? Ты лучше мины давай, старшина, закончились совсем уже.

– Молоток, Конакбаев! – хлопнул его по спине старшина. – Как тебя зовут-то хоть?

– Насыром, – чуть смутившись, ответил казах. – Мое имя по-русски немного смешно звучит… Насыром Исламовичем.

– А меня – Федором. Федором Дмитриевичем, но можно просто Федей.

– Сергей, – коротко представился лейтенант.

Все трое обменялись крепкими мужскими рукопожатиями. Тут не было больше русских, украинцев и казахов, командиров и подчиненных, православных, мусульман и атеистов – были три русских человека, три бойца, готовых сражаться за свою родину, как бы она не называлась – СССР, Российская Империя или просто Россия. Это была их земля, а позади была Москва. Ни шагу назад.

– Максимальный угол возвышения, – скомандовал лейтенант, напряженно вглядываясь в дрожащее изображение в окуляре трофейного «полубинокля». – Пробной серией из трех мин… Огонь!..

* * *

– Эх, здорово дают! – Командир 1-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии капитан Захаров оторвался от окуляра подзорной трубы. – Из чего это они там чешут? Такое впечатление, что батарея мортир там в лесу оборудована. Кто бы это мог быть? Не знаю такой у нас.

– Не могу знать, – ответил юный прапорщик Павлов. – Что-то секретное, наверное. Только смею заметить, поляки эту батарею уже почти подавили – реденько бьет, не то что вначале.

– Так и мы тоже, – усмехнулся капитан. – Реденько. Картечи уже нет, бомбы на исходе… Ядер тоже не густо. Вон, Рааль[6], немчура, экономит, бьет пореже, но верно. Не чета нам – широкой душе. Скачи, разузнай, кто там и что. За такое дело тех, кто на этой батарее, к георгиевским крестам представить нужно! Спасли, можно сказать.

Он не понял, что случилось – только что смотрел вслед ускакавшему адъютанту, на мгновение потемнело в глазах, а когда темнота рассеялась, над ним склонялись встревоженные лица артиллеристов.

– Что со мной? Ранен? – Он не узнал своего голоса – из горла неслось лишь какое-то бульканье. – Серьезно?

– Вам нельзя говорить, ваше благородие…

И только сейчас капитан почувствовал страшную, раздирающую боль в груди. Непослушная рука с трудом ощупала мокрый и горячий мундир на груди, пальцы укололись обо что-то острое.

– Пуля?..

– Ядро… Рикошетом…

– Ничего… – Капитану было всё труднее говорить, его душила кровь, заполняющая пробитые легкие. – Наша ли победа? Отступает ли неприятель?..

Тьма, уже вечная, снова заволакивала всё вокруг, но он продолжал упрямо спрашивать, брызгая пузырящейся на губах алой кровью:

– Отступает ли неприятель?..

* * *

Сергей стряхнул с груди землю и, пошатываясь, поднялся на ноги. В ушах тонко звенело, перед глазами плавали черные мушки.