Достать лошадь в Заселье оказалось делом нелегким. Еще не был закончен сенокос, а уже пора начинать уборку картофеля. Прибежавший на шум мотора Мошников прямо с ходу стал жаловаться на недостаток рабочих рук. Он жаловался как–то по–своему — робко, поминутно заглядывая в глаза и как бы боясь, что его жалобы будут поняты неправильно. Лесопункт прямого отношения к подсобному хозяйству не имел, но для войттозерцев, посланных на сельхозработы, Курганов представлялся начальством, и ему пришлось выслушать немало жалоб и заявлений.
— Помогать надо, не спорю, — подступал к техноруку степенный мужик в побуревшей от пота гимнастерке. Как видно, он был на покосах за старшего. — Мы не отказываемся. Надо так надо. Но ты дай мне урок. Пусть будет хоть две тонны на душу. Но я буду знать — сделал и домой. День и ночь буду работать. А тут маешься вон сколько — и конца не видать. А другие, опять же, ни одной пясточки сена не заготовили, в лесу прохлаждаются.
Он так и сказал «прохлаждаются», и никто не улыбнулся, как будто работа в лесу была легким занятием.
Не очень уверенный в своем праве на это, Курганов приказал Мошникову добиться у орсовского начальства, чтобы рабочим был определен «урок», а сам обещал договориться с Орлиевым о замене давно работающих на сенокосе людей.
Виктор уже решил добираться к Чоромозеру пешком, когда возле дома, стоявшего в стороне от деревни, заметил лениво пасущуюся лошадь.
Средних лет женщина, копавшая на огороде картошку, на вопрос Виктора: «Чья это лошадь?», не прерывая работы, ответила:
— Чужая.
— Ну, а все же? Кому она принадлежит?
Женщина выпрямилась, вытерла подолом потное лицо и неохотно пояснила:
— Лесничества конь этот будет… — И вдруг громко закричала в сторону дома; — Дядя Пекка! Тут про коня спрашивают.
С сеновала спустился заспанный босой старик. Он долго щурился сначала на яркий свет, потом на женщину, потом на мирно пасшегося коня и, наконец, на Виктора.
— Тут вот приезжий про коня спрашивает.
Выслушав просьбу Виктора, старик принялся подсчитывать:
— Туды — двенадцать, обратно — двенадцать. Выходит двадцать четыре… Обыденкой думаешь или как?
— Сегодня же вернусь.
— Дорогу знаешь?
— Доберусь… Тут где–то зимник, говорят, есть.
— Есть зимник, есть… Куда ему деться?
Старик, широко и громко зевая, потер красное лицо, почесал спину, снова оглядел коня, женщину, кучку картофеля и вдруг поднял на Виктора испытующий взгляд:
— Два червонца, думаешь, не много будет, а?
— Думаю — много. Это же на такси в городе почти столько выйдет.
— Верно, — согласился старик. — А меньше нельзя… Вот она, — равнодушный кивок на женщину, — червонец дает… Захвачу по пути пару мешков картошки до Войттозера — червонец в кармане. Картошку–то она в город на базар отправляет, — пояснил он к явному неудовольствию женщины. — А тут дело не пустяшное. Двенадцать туды, двенадцать сюды… Дорогу тоже надо в расчет взять. Дорога тут, парень, такая, что трактор не пройдет, а ты говоришь — такси?!
— Я верхом думаю.
— Так уж, конечно, не в тарантасе, — согласился старик. — А коню–то все одно, те же двадцать четыре версты.
Спорить было бесполезно. Получив деньги, старик словно проснулся, забегал, засуетился. В несколько минут все было готово. Седла у него не оказалось, но зато в телеге был толстый удобный войлок с веревочными петельками вместо стремян.
— Значит, к «зэкам» добираешься? — спросил он, провожая Виктора, чтоб показать зимник. Виктор даже не сразу сообразил, кто такие «зэки», кивнул и потом поправился:
— Я на строительство железной дороги…
— Это, парень, не близко, — огорченно остановился старик. — Еще верст пять за Чоромом будет… Чего же ты сразу–то не сказал? Этак я, пожалуй, маловато с тебя взял.
— Ничего, батя, — улыбнулся Виктор, — коня я не загоню, тихо поеду.
— Этого я не боюсь. Мою скотину никто не загонит. Ты только к ночи возвращайся. Мне завтра домой надо… Вернешься — прибавишь, может, пятерку, а?
Вымогательства старика стали уже злить Виктора.
— Нет у меня больше денег, — резко сказал он и подхлестнул коня концом повода.
— Сейчас нет, потом отдашь. Я ить тоже из Войттозера. Свидимся. Ну, езжай с богом.