Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Но на этот счет у Анохина были свои принципы. Просить или жаловаться он не собирался. И со стороны товарищей ему нужно было не сочувствие, а коллективный протест. Он лишь с нескрываемым презрением посмотрел на советчиков и ничего им не ответил.

Утром 1 августа Петр получил расчет, небрежно положил в карман пять рублей сорок две копейки и впервые за шесть лет затворил за собой дверь губернской типографии, как посторонний.

Будущее его не пугало. Владелец частной типографии Кац расширял свое дело и с особым удовольствием преуспевающего конкурента принимал на службу всех уволившихся мастеровых из губернской типографии.

И все же настроение у Петра было скверное. В душе он ждал, что товарищи по работе, среди которых несколько лет назад, казалось бы, не без успеха вел свои беседы Лазарь Яблонский, хоть как–то поддержат его, выступят против произвола Максимова. Однако они не только промолчали, но и посоветовали идти кланяться в ноги губернскому начальству. «Вот тебе и рабочая солидарность! — с горечью подумал Петр, остановившись на Круглой площади. — Конечно, мое дело — мелочь. Но не выйдет ли так и тогда, когда начнется крупное?.. Не окажется ли своя рубашка ближе к телу?.. Неужели в людях совсем задавили то, что так радовало и поднимало их три года назад?»

За редкой цепочкой деревьев внизу пыхтел Александровский завод. Сизое неподвижное облако дыма и копоти висело над литейкой, а высоко, в синем прохладном небе, ровно курилась черная труба котельной.

Завод для Петра был с детства красив и загадочен. Особенно летом, когда в лучах солнца весело поблескивала огибавшая его старые стены быстрая Лососинка, когда по требовательному гудку сходились к металлическим воротам люди и надолго пропадали за ними, погружаясь там в какую–то особую неведомую жизнь. Петр знал, что жизнь эта не была ни красивой, ни заманчивой. Жизнь завода — это изнурительная работа, отнимавшая у людей силы и здоровье. Многие родственники, знакомые и сверстники Петра работали там. За этими стенами день за днем угасала жизнь столяра–модельщика из литейки Федора Анохина, который перед смертью наказывал жене и братьям:

— Катерина! Братушки! Только не отдавайте в завод Петьку… Слабый он, не выдюжит! Учите его — может в чиновники выйдет!

В чиновники Петр не вышел, но на завод ему идти не пришлось. Хорошо это или плохо — трудно сказать. Типографское дело для здоровья еще, пожалуй, похуже литейки… Но кто думает о здоровье в восемнадцать лет?

А на заводе все–таки была своя особая жизнь!

Петр сам увидел и почувствовал ее три года назад, когда сотни рабочих, собравшись на митинг, вдруг на главах превратились в единое целое, и казалось — не было силы сильнее их. Даже губернатор, явившийся однажды в окружении конных стражников, не требовал и не приказывал, а упрашивал рабочих разойтись по домам.

Петру было тогда пятнадцать лет, и он не понимал, почему рабочие медлят, почему они не обезоружат стражников, не сбросят оробелого губернатора с коляски и не сделают той самой революции, о которой так часто говорили Лазарь Яблонский, Георгий Поляков и другие ораторы на тайных сходках на Пробе, Кургане и Чертовом стуле?

«Революция — это праздник эксплуатируемых! — любил повторять Яблонский. — Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, а обретет он весь мир!»

Этот праздник, казалось, наступил…

А потом все пошло на убыль… В городе появились драгуны. Были настрого запрещены всякие митинги и собрания. Вновь, как и прежде, революционные брошюры и прокламации уже не читались в открытую, а тайно передавались из рукава в рукав. Работа в кружках затихала.

Когда весной прошлого года Петр узнал об аресте большой группы петрозаводских социал–демократов, первым побуждением было — явиться в полицию и потребовать, чтоб его арестовали вместе с ними. Этого требовала революционная солидарность! Разве Петр играл в организации меньшую роль, чем, скажем, пятнадцатилетний Иван Чехонин, арестованный три дня назад? Ведь они вместе разносили листовки, были связными, выполняли мелкие поручения. У настоящих революционеров и дело общее, и беда должна делиться на всех.

Несмотря на тяжкое материальное положение семьи, Петр, возможно, так и поступил бы, но неожиданно на улице встретил Якова Верещагина, который был арестован вместе с другими членами кружка Яблонского. Их продержали в тюрьме несколько дней и всех, кроме Харитонова и Егорова, выпустили.

Мрачный, подавленный Верещагин неохотно выслушал Петра и, тяжко вздохнув, посоветовал:

— Не глупи, парень… Понадобишься — сами заберут!

Тогда в Петрозаводске еще никто не знал, что жандармам удалось запутать Верещагина и выудить у него нужные им показания.

— Что делать надо, дядя Яков?

— Ждать… Жить и ждать…

Верещагин помолчал и, не попрощавшись, пошел своей дорогой. Он был на десять лет старше Петра, а выглядел стариком.

Ждать пришлось долго. Проходил месяц за месяцем, а никто не появлялся в типографии, никто не присылал никаких брошюр или листовок, никто не передавал приглашений на сходки или в кружок.