Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Куджиев поправил пенсне, демонстративно достал из кармана часы, заметил время и начал прямо с вопроса:

— Что же объединяет теперь большевиков и левых эсеров? Они разошлись в разные стороны по Брестскому миру. Они разошлись в вопросе о продотрядах. Они разошлись в вопросе о комбедах. Так что же объединяет их, спрашиваю я вас? Ничто. Нет у них общей платформы. И та и другая партия ведут обманную, авантюристскую политику, совершая преступление перед демократией и свободой.

По залу прокатился гул недовольства. С трудом установив порядок, Балашов обратился к оратору:

— Продолжайте. Только воздерживайтесь от оскорбления партий, коль вы ратуете за демократию.

Куджиев говорил ровно десять минут. Спасение революции и страны он видел в немедленном созыве нового общероссийского Учредительного собрания, в объединении всех под лозунгом демократии и свободы и на доказательстве этого тезиса сосредоточил все свои усилия.

Под дружный неистовый топот и крики «Долой!» Куджиев сошел с трибуны и невозмутимо направился в конец зала, где сидел довольный Шишкин.

— Господин Шишкин, — громко обратился Балашов к бывшему депутату Учредительного собрания. — В президиум поступила записка, где просят вас предъявить пригласительный билет, на основании которого вы присутствуете на съезде.

— Билет у меня есть.

— Предъявите его президиуму.

— Я это сделаю в перерыве. А сейчас прошу разрешить мне быть хотя бы немым свидетелем ваших преступных деяний.

— Вон! Долой! У него нет билета! — понеслись по залу возмущенные голоса.

— Неужели я так опасен вам даже молчаливый! — выкрикнул Шишкин.

Слово к порядку ведения съезда взял член президиума Парфенов.

— Вы не опасны нам ни молчаливый, ни говорящий! Вы такой же политический мертвец, как и явление вас породившее. Вы напрасно переоцениваете значение своей личности, вы просто мешаете работе съезда. Чтобы вы поняли, насколько вы не опасны для нас, вношу предложение — пусть сидит со своим дружком Куджиевым, пусть они смотрят и видят, как представители трудового народа решают без них судьбы революции. Может быть, это пойдет на пользу!

Неожиданное предложение понравилось делегатам, и они с веселым смехом проголосовали за него: «Пусть учится! Пусть! Просим!» В те дни ни сам Парфенов, ни другие участники съезда и не предполагали, что это решение окажется пророческим хотя бы в отношении Куджиева. Вскоре Василий Михайлович Куджиев бесповоротно перейдет на большевистские позиции и станет одним из организаторов Карельской Трудовой Коммуны [1].

Поздно вечером слово для доклада по текущему моменту от фракции большевиков было предоставлено Петру Анохину. Текст доклада был им написан заранее и перепечатан на машинке. Его обсуждали и утвердили на совместном заседании окружкома партии и большевистской фракции Губсовета.

Однако, взойдя на трибуну, Петр Федорович глянул в зал и, встретив напряженные выжидающие взгляды сотен людей, он вдруг понял, что говорить только по написанному сейчас просто недопустимо.

— Товарищи! — тихо, как бы пробуя голос, произнес Анохин и выждал, пока смолкнут в рядах последние шепотки. — Я выступаю сейчас не с отчетом о деятельности губисполкома. Это будет позднее. Это сделают наши губернские комиссары. Я буду говорить как член партии коммунистов–большевиков, как докладчик от большевистской фракции съезда и представитель Петрозаводского окружного комитета нашей партии. Это не значит, что я стану высказывать вам чьи–то чужие мысли, которые меня лишь обязали высказать. Нет, я буду говорить о том, что думаю, что исповедую и разделяю я сам. Тем самым я нисколько не нарушу волю своей фракции, так как у нас существует полное единодушие по всем вопросам.

Зал внимательно слушал, и это придало Анохину — нет, не спокойствие, он уже привык преодолевать волнение на трибуне, — а то ощущение уверенности в себе и свободы, когда знаешь, что тебя слушают и ты можешь говорить легко и без напряжения.

Анохин начал издалека. Проанализировав ход развития революции и линию поведения политических партий, он одно за другим опроверг обвинения и притязания левых эсеров. Делал он это мягко, не прибегая к оскорбительным выпадам, а полагаясь на силу и убедительность самих фактов.

— Нам говорят: долой Брестский мир! Хорошо, давайте прислушаемся и подумаем, что это — демагогия или реальность? Долой мир — это значит опять война, это значит — опять два–три миллиона человек, которых нужно одеть в солдатские шинели и направить против немцев. Их нужно не только одеть, обуть, вооружить, их нужно кормить. А где взять хлеба, если мы и сейчас задыхаемся в тисках голода? Я уже не говорю о том, как трудно теперь измученного четырехлетней бессмысленной войной солдата заставить пойти в опостылевшие ему окопы. Разве тот же мужик не рад полугодовой передышке, которую дал ему Брестский мир? Чем занимаются сейчас эти два–три миллиона рабочих рук? Они пашут землю и сеют хлеб, который и спасет нашу революцию от голода. Теперь, товарищи, и судите, кто понимает интересы крестьянства, а кто лишь кричит об этом?