Гусман де Альфараче. Часть первая

Эта красавица — донья Эльвира, сестра дона Родриго и дочь дома Луиса де Падилья, бывшего моего господина. Говорят, голь на выдумки хитра; вот и я, запутавшись в тенетах любви и не имея средств на то, чтобы выказать ее подобающим дворянину образом, задумал написать своему отцу о том, что получил свободу, и, сообщив, будто задолжал тысячу доблей[105], попросил выслать мне эту сумму. Замысел мой удался; отец прислал не только деньги, но также слугу и лошадь, чтобы я мог продолжать путь; все это мне пригодилось. Несколько дней подряд я прогуливался в разные часы по улице, где живет донья Эльвира, но увидать ее мне так и не удалось.

Частые эти прогулки показались кое-кому странными; за мной начали следить, и, чтобы провести соглядатаев, пришлось прибегнуть к хитрости. Мой слуга, которому я открыл свою любовь, хорошо все обдумал и посоветовал мне купить платье простого ремесленника и, переменив имя, дабы не быть узнанным, наняться под видом каменщика на постройку, которую вели тогда в доме отца моей дамы. Долго я размышлял над тем, что может принести мне этот шаг. Но любовь и смерть крушат всякую твердь, сомнения были отброшены, все мне показалось нетрудным. Я решился и не жалею об этом.

Случилось то, на что я и не надеялся: когда постройка была закончена, меня взяли в дом садовником. И судьба была так милостива ко мне, так высоко поднялась на небосклоне полная луна моего счастья, что в первый же день, как я нанялся на это место и начал работать в саду, я встретил Дараху. Велико было ее изумление при виде меня, да и мое было не меньше. Мы рассказали друг другу обо всем, что претерпели за это время; она поведала мне о своих злоключениях, я — о своих и о том, как любовь к ее подруге привела меня в этот сад. Я умолял Дараху помочь мне, ибо ей было известно, что я природный дворянин и происхожу из почтенной семьи, а потому она могла не колеблясь замолвить за меня словечко перед доньей Эльвирой, дабы надежды мои увенчались священными узами брака.

Дараха обещала мне свою помощь и сделала все, что было в ее власти. Но злая моя фортуна оказалась столь скупой на щедроты, что в тот самый миг, когда нежный росток нашей любви начал было укрепляться, бутоны его увяли, цветы зачахли на бесплодной почве, червь подточил корни, — и всему пришел конец. Меня изгнали из дома, не объяснив даже причины, и с вершины блаженства я низвергся в пучину горестей. Человек, сразивший копьем одного быка и ударом шпаги убивший второго, — это я, и все это я совершил в угоду своей возлюбленной. Она меня видела, она узнала меня, ее лицо и глаза без утайки поведали мне ее радость. И если бы можно было мне увековечить свои подвиги, украсив их именем моей дамы, я не преминул бы это сделать и объявил бы, кто я и какого рода. Но пока сие неосуществимо, и я с ума схожу от тоски. Ежели бы ценою своей крови я мог этого достигнуть, я отдал бы ее до последней капли. Теперь, сеньор, тебе известны все превратности моей судьбы и печальное их завершение».

Выслушав рассказ Осмина, дон Алонсо обнял его и крепко прижал к груди. Мавр пытался высвободиться из объятий и поцеловать ему руку, но дон Алонсо не позволил и сказал: «Мои руки и сердце отныне будут служить тебе, дабы стать достойными твоей верной службы. Теперь не время расточать любезности и вспоминать о былых недоразумениях; считай себя моим названым братом до тех пор, пока на то будет твоя воля. А о турнире не печалься; ты будешь участвовать в нем, уж поверь мне…»

Осмин, преклонив колено, снова бросился целовать его руки. Дон Алонсо ответил ему тем же, и новая их дружба была скреплена пылкими обетами верности. Все оставшиеся до турнира дни они провели в долгих беседах. И вот наконец наступил этот день, который должен был принести им славу.

Я уже сказал о тайной ненависти к дону Родриго, вызванной его чванством. Дон Алонсо был несказанно рад, что нашелся нужный ему человек, не сомневаясь, что Хайме Вивес сумеет на турнире посрамить гордеца и поубавить ему спеси.

Осмин сам только этого и желал. А пока не пришло время участникам турнира облачаться в доспехи, он, заметив, что на площади появилась Дараха, стал медленно прохаживаться по ристалищу, любуясь его искусным устройством, множеством шитых золотом и шелком ковров, переливавшихся всеми цветами радуги, роскошью лож, красотой дам, богатством их нарядов и украшений, всем великолепным стечением знати, сверкавшим подобно сокровищнице с тысячами драгоценных камней.

Ристалище было устроено так, что разделяло площадь пополам. В надлежащем месте высился помост для судей состязания, как раз против лож Дарахи и доньи Эльвиры. Эти две девушки в сопровождении многочисленной свиты въехали на площадь на двух белых иноходцах в дорогой сбруе, украшенной черным бархатом с серебряными бляхами, и, сделав круг по площади, заняли места в своих ложах. Лишь тогда Осмин покинул ристалище, ибо вскоре должен был состояться выход распорядителей турнира, прибывших незадолго до того в ослепительно богатых одеждах.