Гусман де Альфараче. Часть вторая

Здесь, в Мадриде, я был свидетелем одного вопиющего случая; вряд ли вашей милости приходилось слышать что-либо подобное. В столицу прибыла некая весьма красивая дама, уехавшая из своих мест от сплетен и искавшая средств к жизни. Она выдавала себя за девицу и несколько дней вела себя соответствующим образом. Тут за ней стал ухаживать одни весьма знатный сеньор; она получила от него письменное обязательство об уплате ей восьмисот дукатов, но, чтобы не уронить ее чести, они договорились указать в бумаге, что эти деньги ей даются в качестве приданого, чтобы она могла выйти замуж. По истечении указанного в бумаге срока он не уплатил, она подала на него в суд и получила деньги, а расписку замариновала впрок. Через несколько лет она завела знакомство с одним приезжим сеньором и подала на него в суд за совращение, опираясь на покровительство некоего важного лица и вторично предъявив свой документ. Обвиняемый указывал, что расписку давал не он, но истица ловко повела дело, говоря одним одно, другим другое, тот проиграл процесс и заплатил.

Короче говоря, эта женщина ухитрилась несколько раз получить деньги за непроданный товар и на этот доход жила припеваючи.

Считайте, ваша милость, что вам повезло: вы дешево отделались. Все свидетели в один голос показали бы, что вы виновник ущерба, которого никогда этой девице не наносили.

На этом мы распрощались, и он ушел. Я же был вне себя от изумления. Размышляя об этом предмете, я понял, как мудр, свят и справедлив был указ Тридентского собора о тайных браках[125]. Сколько зол было им исправлено! Сколько лазеек закрыто, сколько оград возведено! Если бы светские власти приняли подобный же закон относительно происшествий вроде того, что случилось со мной, то число дурных, погибших женщин сократилось бы в пять раз, а может быть, и в десять.

Ведь мы-то с вами знаем, что никакого насилия не бывает и что все делается с обоюдного согласия. Нет на свете мужчины, который мог бы без помощи сообщников совершить насилие над женщиной, если она не уступает ему по доброй воле. А ежели такова ее добрая воля, то почему и за что она хочет с него взыскать? Расскажу вам тут истинное происшествие, случившееся в одном из сеньориальных владений в Андалусии.

Дочку одного крестьянина полюбил парень из той же деревни и сумел склонить ее на грех. Когда отец девушки узнал об этом, он отправился в город и подал жалобу в суд.

Алькальд внимательно выслушал свидетелей и, когда крестьянин изложил ему во всех подробностях свои претензии, сказал: «Значит, вы обвиняете этого малого в том, что он баловался с вашей дочкой?»

Отец отвечал, что именно так и что парень обесчестил его дочь, совершив насилие.

Тогда алькальд спросил: «А скажите-ка, сколько лет ему и сколько ей?»

Отец сказал: «Малому двадцать три года, а моей дочери в августе исполнится двадцать один».

Услыхав это, алькальд так рассердился, что даже вскочил с судейской скамьи и воскликнул: «Что же вы мне голову дурите? Ему двадцать три, а ей двадцать один! Вот так прошение! Бог с вами, милый человек, ступайте-ка домой: небось и он и она знали, что делали».

Если бы издать закон, по которому женщина старше одиннадцати лет не имеет права жаловаться на насилие, то пришлось бы и тем и другим держать себя в узде. Ни у одного мужчины не хватит сил совладать с женщиной, если она сопротивляется. А коли такое совершится раз в тысячу лет, то не следует улаживать его выплатой денег или женитьбой (кроме тех случаев, когда брачное предложение было сделано по всей форме и при свидетелях). Подобные дела должны кончаться строжайшим наказанием для насильника, карой значительной, под стать преступлению, и надо, чтобы процесс об изнасиловании велся коронным судьей, а пострадавшая не имела права взять назад жалобу или простить обидчика.

Я убежден, что в мужчинах проснулся бы страх, а в женщинах стыд. Отнимите у девиц надежду на заступничество — и они станут опасаться обмана и научатся беречь свое доброе имя. А если они сами отказались от девичьей чести, то и жаловаться не на что, а не на что жаловаться, так нечего и в суд ходить, голову добрым людям морочить.

Но милосердие шепчет нам: «Женщина слаба. Она уступает потому, что верит соблазнителю, а тот не скупится на обещания. Надо пожалеть ее». Это действительно так. Однако если девушки будут знать, что никто их не пожалеет, они научатся блюсти себя. Уверенность в снисхождении губит их; это, подобно вере, не подкрепленной делами, прямая дорога в ад. Пусть ни одна не вверяется мужчине: на обещания они горазды, но исполнять их не любят и тяготятся данным словом. Пусть девица пеняет на себя, если поверила мужчине, а он ее обманул.