Гусман де Альфараче. Часть вторая

Был этот Фавелло отличный малый: хорош собой, неглуп, благовоспитан, терпелив и отважен, — качества прекрасные, достойные бравого моряка и рыцаря любви, осужденного на вечную бедность, ибо нужда — неразлучная спутница сих высоких добродетелей.

Зная об его денежных затруднениях, я всячески старался ему помочь и вел себя с ним, да и с другими, так умно, что в несколько дней мое имя облетело город, и передо мной распахнулись все двери. Наконец-то я мог исполнить давнишнее желание и разузнать что-нибудь о своем роде и племени, а то я уж стал бояться, что так и умру в горестном неведении. Теперь же я очутился на родине моего отца в столь выгодных обстоятельствах, что самый гордый вельможа не почел бы зазорным признать во мне родственника. Не давала мне покоя и мысль о мести. Дону Хуану де Гусман найти родичей нетрудно: вдруг оказалось, что этот мне кум, а тот сват; я весьма быстро разыскал всю свою родню и со всеми перезнакомился. Те, кто некогда побивали меня камнями, ныне ухаживали за мною наперебой и оспаривали друг у друга честь первыми ввести меня в свой дом.

Стоило мне только пожелать, и родни у меня оказалось что мух летом, и это еще слабо сказано. Всякому лестно обзавестись богатым родственником, будь он гнездилищем пороков; и всякий с омерзением отвергнет своего добродетельного брата, если от него пахнет бедностью. Богатство подобно огню: как ни далеко мерцает костер, каждого тянет подойти поближе, каждому у огня теплее, даже если он не получит для себя самой маленькой головешки; и чем выше огонь, тем больше тепла. Немало перевидал я господ, любящих погреться в сиянии чужого богатства; спроси их: «А вы что тут делаете?» — они ответят: «Да ничего особенного».

«Что же, вы надеетесь поживиться от этих богатств? Какой прок лебезить, ходить в прихвостнях, торчать денно и нощно в чужом доме и терять время, вместо того чтобы заработать себе где-нибудь на хлеб?»

«Это верно, сеньор, пользы никакой нет. Но я прихожу сюда, чтобы погреться в теплом доме сеньора Н. Так и другие делают».

«В таком случае, скажите мне, и вы, и эти другие, как мне вас величать: я не хочу, чтобы вы обиделись, если я назову вас глупцами!»

Итак, у меня оказалась обширная родня; все они теснились вокруг меня, представляясь мне по старшинству, а нашлись и такие, что в угожденье мне и ради собственной чести добирались до самых пращуров.

Я же разыскивал старичка, который так жестоко надо мной посмеялся в тот достопамятный, день, но из осторожности только спрашивал между прочим, не осталось ли в живых кого-нибудь из братьев моего отца: насколько я понимал, тот старик приходился мне дядюшкой. Мне разъяснили, что всего их было три брата; средний скончался, но старший был еще жив и находился по-прежнему в Генуе; он старый холостяк, глава всего нашего рода и весьма богат. Мне указали также адрес: это и был тот старик, которого я искал. Я пообещал на другой же день изъявить ему свое почтение; но когда его об этом уведомили и растолковали, какая я важная персона, он сам, несмотря на преклонные годы, притащился ко мне, опираясь на посох, в сопровождении нескольких кабальеро, старейших из нашей фамилии.

Я тотчас узнал его, хотя за эти годы он сильно постарел. Я обрадовался, что вижу его, и пожалел, что он так дряхл; я предпочел бы застать его более бодрым, чтобы подольше саднили рубцы от плетей, которыми я готовился его исполосовать. На мой взгляд, глуп тот, кто в отместку за обиду лишает недруга жизни: ведь вместе с жизнью кончается и боль. Нет, если мстить, то так, как отомстил я своим родственникам; они не забудут меня, пока ходят по земле, и с неутоленной злобой сойдут в могилу. Я жаждал мести и хотел бы видеть моего дядюшку таким же крепким и моложавым, каким он был тогда, чтобы в полной мере расквитаться с ним за незаслуженное оскорбление.

Он усиленно предлагал мне свое гостеприимство, но при одной мысли об этом вся кровь моя закипала. Мне вспомнились укусы летучих мышей и снова почудилась лезущая из-под кровати нежить. Нет, нет; что было, того уж не будет, сказал я себе. Теперь я стреляный воробей. Надуть меня способен один лишь Сайяведра; впрочем, я бы и ему не советовал пробовать. А после Сайяведры если и сыщется удалец, который ухитрится меня провести, так я его заранее прощаю.

Мы беседовали о всякой всячине. Он спросил меня, между прочим, бывал ли я уже когда-нибудь в Генуе и когда именно. «А, ты вон куда! — подумал я. — Нет, брат, меня голыми руками не возьмешь». Я отвечал, что нет; только года три тому заночевал здесь проездом, но не имел ни возможности, ни охоты оставаться более чем на одну ночь, ибо торопился в Рим, где хлопотал о бенефиции.

Тогда он сказал, с расстановкой и как бы смакуя свои слова: