Гусман де Альфараче. Часть вторая

Не с таким усердием стаскивают августовские муравьи в свои хранилища собранные на полях зерна, с каким мои родичи начали присылать со всех сторон ко мне в трактир драгоценности, соперничавшие между собой в количестве и качестве. Их набралось так много и все такой ценности, что мне стало почти совестно. Но я принимал эти вещицы приветливо, как дорогих гостей, ибо обошлись они мне совсем недорого. От дядюшки принесли наплечную цепь, шелковый пояс и гребень для прически, — все украшенное таким количеством золота, драгоценных камней и жемчугов, что одни эти предметы стоили не меньше трех тысяч эскудо. От остальных пришли броши, пуговицы, кружева, браслеты, серьги с подвесками, пряжки, перстни, застежки — все очень дорогое, превосходной работы и редкой красоты.

Сокровища все прибывали, и я, втайне, от капитана, переносил их на галеру и складывал в свои сундуки, стоявшие в трюме. За эти дни я посетил поочередно всех моих родственников, горячо благодаря их за любезность. Отплытие галер было назначено на утро в понедельник. В воскресенье вечером я сказал трактирщику:

— Сеньор хозяин, я ухожу играть в карты в один почтенный дом. Думаю, что там и отужинаю, а если игра затянется, то, возможно, заночую, если только не будем играть до самого рассвета. Так я попрошу вас приглядывать за моими вещами, пока один из нас не вернется; возможно, Сайяведра придет раньше.

С тем я и отбыл под покровом ночи, оставив сундуки в виде платы за постой. Правда, торопясь с отъездом, я не успел их опорожнить; они так и остались набитые доверху морской галькой общим весом в двадцать фунтов. Ночевал же я на галере, в гостях у капитана Фавелло, моего друга.

Не хватает слов, чтобы описать, с какими почестями вывез он меня из Генуи, какими заботами меня окружил, каким вкусным ужином угостил и какую приготовил постель! Он спрашивал, как мне удалось мое дело; я отвечал, что наилучшим образом и что подробности я расскажу позже. Больше он к этому предмету не возвращался. Мы поужинали, и я лег спать; впрочем, ночь провел неспокойно, хотя вполне достиг своей цели; но я был взволнован тем, что совершил.

Так или иначе, а ночь миновала. Когда я поднялся и стал одеваться, солнце только-только всходило. Царила полная тишина, не слышно было ни всплеска, ни шороха, словно кругом простиралась безмолвная пустыня; тут вошел ко мне капитан и сказал, что мы уже обогнули мыс Ноли[112]. Погода стояла великолепная. Впрочем, она недолго продержалась; нас ждала ужасная буря, как вы увидите из дальнейшего. Счастье не всегда благоприятствует человеку. Подобно луне, оно то прибывает, то убывает, и чем оно было благосклонней, тем горше с ним прощаться.

Во все время путешествия меня томило одно-единственное желание: узнать, что произошло среди моих генуэзских приятелей, когда я наутро не вернулся в трактир. Что подумал хозяин? А еще интересней было бы поглядеть хоть одним глазком, что там творилось на следующий день и как оплакивали мое исчезновение. Думаю, родичей моих не раз бросало и в жар, и в холод! То-то они меня проклинали! Ругали небось на все корки и ни одной не приберегли для бедняков! Как старательно меня разыскивали! Сколько судили и рядили о том, куда я девался, не убили ли меня грабители, не лежу ли я где-нибудь раненый. В конце концов они, конечно, сообразили, что я уплыл на галере и меня не воротишь. Немало же прошло ночей, пока к ним снова вернулся сон!

Воображаю, как они ринулись сбивать замки с моих сундуков в надежде возместить убытки! Как пререкались, оспаривая друг у друга право первыми ухватить свою долю и решая, кому сколько причитается!

Так и вижу довольного и успокоенного трактирщика, завладевшего двумя сундуками, которые, судя по весу, вполне возмещали плату за мое содержание; еще бы, ведь внутри находилась целая гранитная плита, как раз ему на могилу.

Старенький дядя щедро вознагражден каменьями, о которых толковал Сайяведра. А кузен, вероятно, поначалу посмеивался над другими, воображая, что он-то заполучил ценную вещь, которая покроет с лихвой и заем и проценты. А когда оказалось, что она из того золота, из которого делают кастрюли, как вытянулось у него лицо, как сокрушенно опустил он очи долу, сколько раз возвел их к небесам — не затем, чтобы возблагодарить того, кто создал небесную твердь и украсил ее звездами, а чтобы вместе с другими околпаченными сородичами изрыгнуть хулу на мать, родившую такого бессовестного вора! С тем и оставайтесь. Больше я вас не увижу! Я мог бы сказать им то же, что один толедский слепец сказал своему приятелю, тоже слепому, прощаясь с ним на сон грядущий: «Спокойной ночи, завтра увидимся!»