Гусман де Альфараче. Часть вторая

Тут мне показалось, что я могу позволить себе кое-какие вольности; красотка жеманилась, делая вид, будто сопротивляется, и все это так ловко, хитро и тонко, что вскоре я стал шарить руками по ее лицу и груди, а она — по моим карманам, откуда и выгребла всю наличность. Я же так разгорячился, что ничего не замечал, да и не мог заметить, если бы даже остерегался подвоха. В такие минуты у нас отшибает и память и разум, остается одно вожделение.

Она же, достигнув своего и стащив у меня до сотни реалов, сказала:

— А сейчас, будь добр, отпусти меня, дружок, и сделай, как я прошу: подожди меня тут, на перекрестке, мои дом — второй от угла. Я должна зайти тут по соседству за работой и мигом вернусь. Мы пойдем ко мне, живу я одна, со служанкой; уж я сумею тебе угодить, вот увидишь. Если ты любишь музыку, я тебе спою и сыграю, и ты сам скажешь, что никогда еще по струнам не бегали такие искусные пальцы. Стой здесь, на углу, чтобы нас не увидели вместе: ведь я замужем, слыву женщиной порядочной и не хочу потерять добрую славу; впрочем, ты так мил, что ради тебя не жаль и рискнуть.

Я всему этому поверил, не сомневаясь, что держу птичку в руках, и выполнил все, что мне было приказано: спрятался за углом и с половины девятого до одиннадцати проторчал там, никуда не отлучаясь, и только время от времени прохаживался взад и вперед.

Мне то и дело казалось, что в темноте мелькают две женские фигуры, что они приближаются, но с тем же успехом я мог бы простоять там и до сегодняшнего дня: она больше не вернулась. Когда наступила глубокая ночь, я заподозрил, что пошла она не за рукоделием, а к любовнику, и тот не выпустил ее из дома. Я даже не рассердился, потому что и сам поступил бы точно так же, забеги ко мне подобная гостья. Видимо, она прийти не могла, и я сказал себе: «Все хорошо во благовремении. Тут дело верное, наше от нас не уйдет. Сегодняшний день — не последний, оставим что-нибудь и на завтра». Я приметил ее дом и перенес свою стоянку на другое место, к которому влекли меня желания. Там я застал полную тишину и покой. На улице не было ни души, никто не смотрел из окон и не слонялся возле дома.

Я огляделся, прошелся несколько раз под окнами, пошумел, покашлял, погремел шпагой. Все напрасно. Так прошло немало времени; наконец, отчаявшись добиться чего-нибудь и утомившись от напрасного ожидания и беготни, я собрался было пойти к себе в трактир, как вдруг в одном из слуховых окошек появилась фигура, судя по виду и голосу, женская; правда, лица я не видел, а если бы и увидел, то в темноте все равно не мог бы хорошенько разглядеть. Я начал говорить ей обычный любовный вздор — иначе этого не назовешь — и услышал в ответ, что она не та, за кого я ее принимаю, а служанка, судомойка на кухне. Впрочем, была ли она судомойкой или кем-нибудь другим, а только говорила она очень хорошо и так складно, что я простоял под окном больше двух часов и даже не заметил, как прошло время.

Вдруг, не угодно ли, откуда ни возьмись, по-видимому из соседского двора, появляется какая-то мерзкая собачонка и поднимает такой отчаянный лай, что нельзя расслышать ни одного слова. Окошечко было высоко, женщина говорила тихо, к тому же дул сильный ветер, собака лаяла звонко и яростно. Я думал, что смогу заткнуть ей глотку, если швырну в нее чем-нибудь тяжелым, поэтому стал шарить ногой по земле в поисках камня, но ничего не нашел. Тогда я поглядел под ноги и заметил у стены какой-то темный комок. Мне показалось, что это булыжник, и я схватил его рукой, но это оказался не камень, а что-то мягкое, в чем я выпачкал ладонь. Я отдернул руку и пребольно ударился об стену кончиками пальцев. От сильной боли сунул пальцы в рот — и тут же пожалел об этом. Едва переводя дух и отплевываясь, я полез чистой рукой в карман за платком и тут обнаружил, что в нем не только нет платка, но и вообще пусто. Я чуть не задохся от стыда и злости: мало того что меня обокрали и высмеяли, так надо было еще вымазаться в нечистотах! Глаза у меня полезли на лоб, и в желудке начались судороги.

Меня чуть не вывернуло наизнанку, словно беременную женщину. Дворняжка не переставала лаять, зашевелились соседи, и собеседница моя сочла за благо закрыть окно и уйти. Я же кое-как обтер пальцы об стену и отправился, обозленный и раздосадованный, на постоялый двор с твердым намерением вернуться завтра на тот перекресток и разделаться с дрянной потаскушкой.

ГЛАВА II Гусман де Альфараче покидает Сарагосу и направляется в Мадрид, где его принимают в купеческое сословие и женят; вскоре он становится банкротом. В этой главе он рассказывает о разных женских проделках, а также о бедах, причиняемых контррасписками