Гувернантка

А потом небо над городом, на который мы смотрели с высоты, затянула темная туча, короткий ливень, налетевший со стороны фортов, глазурью облил мостовые, коричневатая, цвета сепии, тень, спускаясь с холмов, накрывала один квартал за другим, меркла теплая червлень крыш, веки тяжелели, дыхание замедлялось, а когда я открывал глаза, было уже около восьми, солнце стояло над зеленым куполом св. Варвары, со стороны Велькой и Маршалковской доносился перестук колес, а в комнате, где Анджей вчера сидел на ковре напротив панны Эстер, хлопотала, постукивая щеткой, Янка, и только на столе, накрытом белой скатертью, как вчера, рядом с вазой со свежесрезанными пионами, лежали разбросанные веером карты из петербургской талии.

Примерка платьев

А как-то пополудни мы зашли к Херсе.

Высокая дверь с позолоченной надписью. Приказчик, кланяясь, подбежал, взял у нее из рук зонтик: «Извольте минуточку обождать…» А потом месье Лагранд, о котором писали даже в «Клосах», пальцами в перстнях принялся осторожно и ловко доставать из застекленных шкафов все новые и новые платья, словно извлекая из темного колодца на дневной свет поблескивающие водоросли — зеленоватые, лазурные, алые. Она спрашивала меня: «Пан Александр, а что вы думаете об этом? А это? Не слишком темное?» И брала каждое в руки, оценивая тонкость шелка, мягкость органди, скользкую упругость атласа, а энергично встряхиваемые месье Лаграндом платья вспыхивали свежими красками, будто рассыпающиеся невесомым облачком плюмажи. Завороженные ее красотой приказчики бесшумно вертелись вокруг нас, подсовывая белые, золотые и красные круглые коробки с фирменными знаками «Урания», «Астра», «Вена», откуда она не спеша вынимала большие шляпы, похожие на встрепанные хризантемы, а зеркала, расставленные вдоль стен, с пылкой старательностью повторяли каждое ее движение, каждый поворот головы, каждую вспышку задетых вуалеткой серег.

Она нуждалась в моем совете? Здесь, среди этих зеркал, которые ей всё говорили? Темный, усыпанный блестками шелк, который она приложила к груди, разглаживая пальцами кружева и оборки, красиво сочетался с цветом ее глаз, но разве снежная белизна платья из английской тафты хуже подчеркнула бы блеск черных волос, собранных в легкую высокую корону? Совет? Да какие тут давать советы?

А она колебалась, купить ли наконец что-нибудь или, изображая, будто напряженно раздумывает над всеми этими лентами и кружевами, продлить приятную минуту, когда сердце еще не подсказало, что выбрать: невесомый органди или тяжелую ворсистую ткань, скользкий шелк или зернистую парчу, так красиво вспыхивающую, если ее нежно пересыпать между пальцев, как золотой песок! «Я бы порекомендовал прикинуть, не стоит ли…» — с деликатностью закадычного друга дома месье Лагранд подсовывал все новую изумрудную зелень и пушистую белизну, с ловкостью иллюзиониста одним взмахом разворачивая веером складочки и кружева, а платье, подносимое повыше к свету, безропотно поддавалось этим манипуляциям, сверканием вышивки подчеркивая свои достоинства. «Возьму, пожалуй, это…» — панна Эстер встряхивала за краешек вручную расписанную ткань, на которой поблескивали нашитые там и сям бусинки, а я жадно следил за этой игрой безудержного любопытства и вежливо скрываемого разочарования, искрящихся в ее прищуренных глазах. Ах, эти цвета, эти запахи и шелест, с которыми сердце — растерянное и счастливое — не знало, что делать. «Да, — пальцы панны Эстер разглаживали светлую ткань, — именно такое я искала». Платье, на которое пал выбор, переливалось в руках месье Лагранда павлиньими оттенками холодной синевы. Узкие бретельки, у декольте роза, а внизу, по самому краю льющегося скользкими складками шелка, белоснежные кружева.

А вечером…

В доме пусто. Держа в руке полузакрытую книгу, позаимствованную у Яна (Чарлз Дарвин «Происхождение видов»), я стоял у окна в своей комнате на втором этаже, глядя в предвечернее небо, по которому ползли лохматые карминовые облака. На Новогродской ни души. Мокрая мостовая. За стеклом беззвучно трепещет крылышками бабочка. Недвижные деревья. Ни ветерка. Тишина.

Потом стук. Шаги? Я приоткрыл дверь. Первой на лестнице показалась панна Эстер, за ней шли панна Хирш и панна Далковская. В руках круглые картонные коробки, перевязанные лентами. «Так, по вашему мнению, — сказала панна Эстер, когда они поднялись на площадку, — то, что он пишет о Вагнере, несправедливо?» — «Конечно несправедливо, — панна Хирш слегка выпятила губки, — но хватит об этом. Есть вещи поважнее…» И все рассмеялись.

Зайдя в комнату панны Эстер, они неплотно закрыли за собой дверь. Полоса солнечного света пересекла коридор. В светлой щели мечущиеся тени, смех?