Гувернантка

— Мой отец — приходский священник. Он беден, как и большинство из них. У меня есть единственная сестра, Милли, любительница поговорить, но довольно благоразумная девушка. Я приехал сюда заработать денег, как мне казалось, интересным и полезным способом. Так оно и случилось. Теперь мое пребывание здесь подходит к концу.

— Почему?

— В конце лета Алексис не будет больше нуждаться в моих заботах. Он поступает в Пажеский корпус. Я вернусь в Англию и займу должность в Регби[4], которую мне недавно предложили.

— Мой брат Чарльз скоро отправится туда.

— Тогда я заранее имею о нем самое лестное мнение, — улыбнулся Эдвард.

— Он у нас сорванец, — заметила Софи.

Половой принес икру и семгу. Цыганский оркестр заиграл веселую музыку. Софи притихла, поняв, что предстоящий отъезд Эдварда огорчает ее больше, чем она ожидала. Ведь он ее земляк. После его отъезда останется только престарелый мистер Черч, наставник самого князя, тоже англичанин, как и Софи. Этот чудак, живший в просторной комнате под самой крышей и предоставленный самому себе, подолгу спал и гулял с маленькой собачкой неизвестной породы.

Софи взглянула на Эдварда и обнаружила, что он странно смотрит на нее. С нежностью? Тоской? Он был так добр к ней! Пригласил сюда, чтобы как можно деликатнее сообщить о своем отъезде…

— Кто же тогда будет учить меня русскому? — спросила она.

— Может, мистер Черч? — Эдвард словно прочел ее мысли.

— Вы смеетесь надо мной.

— Да, дорогая Софи. Я понял, что мне никогда не удастся лишить вас спокойствия и выдержки. Однако я опасаюсь, как бы это не сделал кто-то другой.

— Что вы имеете в виду, Эдвард?

Его глаза потеплели. Он немного помолчал, словно подбирая слова, и вдруг спросил:

— Вам нравится икра?

— Что? О да, нравится. Я пробовала ее всего лишь раз в жизни. Это настоящая роскошь.

— Здесь она не так дорога… Это экзотическая еда, еда богачей. Софи… — Эдвард наклонился к ней, и она увидела, как его глаза сверкнули странным мерцающим огнем. — Это экзотическая страна, Софи. Волнующая и тревожная.

— Как-то вы назвали ее страной, полной красоты и меланхолии.

— Как хорошо вы запомнили мои слова. Я польщен.

— Потому что они показались мне тогда необычными. Как и сейчас.

— Я помню ваш ответ. Вы сказали, что меланхолия — признак нездоровой печени.

Софи засмеялась:

— Так говорил папа.

— Вы согласны с тем, что я назвал Россию экзотической и тревожной страной?

— Думаю… да… Она никого не оставляет равнодушным.

— Вы начинаете оттаивать, дорогая.

— Оттаивать? — Софи неодобрительно уставилась на Эдварда. Все очарование вечера вдруг исчезло. Она словно опять находилась в своей комнате, как тогда, в самый первый день в княжеском особняке, чувствуя нечто первозданное… дикий, ветер… разгулявшийся за бархатными занавесками, дышащий прямо в лица старинных предков на портретах… ветер, обжегший ее при словах князя о медвежьем рукопожатии… Она не могла выразить чувства словами. Это было нечто, таимое глубоко в душе и удерживаемое взаперти, как дверь под напором сильного урагана. Она почти явственно ощущала этот ветер, вселяющий страх, и боялась своей способности ощущать его, боялась этого непонятного, запрятанного в самые глубины души чувства.

Подпускать к этой тайне Эдварда Хенвелла нельзя…

— Оттаивать? — повторила она холодно. — Вы фантазер. Я же сказала, у меня здравый рассудок. Хотя он не мешает мне откликаться на все, что окружает меня. Но я англичанка. А это Россия. Я и не ожидала, что здесь все будет таким же, как у нас в доброй старой Англии.

— Браво! — воскликнул Эдвард.

— Жаль, если мы поссоримся. Этого нельзя допускать.

— Ни в коем случае. Как жаль, что нам остается лишь короткое лето.

— Но какое прекрасное лето. — Софи решила не замечать настроения Эдварда. — Здешнее лето, не похоже ни на какое другое. В этих долгих северных ночах таится нечто волшебное. Когда мы ехали сюда сегодня, я заметила, как необычен вечерний свет. Такой прозрачный, почти нереальный… А Нева — она словно залита настоящим серебром. — Софи замолчала.

— Продолжайте, — попросил Эдвард.

— Мне кажется, я никогда раньше не видела подобного света, — повиновалась она ему почти против воли. — Ни луна, ни солнце не дают такого света. Этот серебряный свет мерцает всю ночь, до самого утра.

— Это белые ночи. Они потрясают всех иностранцев, живущих здесь. Мы дети ночи. Мы не принадлежим полуденному солнцу, — мрачно произнес Эдвард, словно хотел предупредить о чем-то.

Тут в ресторан ввалилась оживленная компания, веселый женский голос и глубокий мужской баритон перекрывали другие голоса. Швейцар у двери отвесил глубокий, почти до пола, поклон.

— Смотрите, — удивилась Софи, — это же Анна Егоровна. Какая красивая!