Гувернантка

Слова, которые Эдвард хотел сказать ей, застыли у него на губах. Долгое общение с Софи доказало ему, что она именно та, на ком он хотел бы жениться. Эдвард любил ее любовью, выросшей из ощущения, ее уязвимости и желания защитить.

Он смотрел на нежный овал ее лица на пухлые чувственные губы… Софи ответила ему открытым, полным доверия взглядом. Между ними установились отношения, которые могли бы сохраниться надолго. Они были основаны на взаимном доверии, понимании и глубокой привязанности с ее стороны. Заговорить сейчас о своей любви было бы глупостью. Эдвард ощущал существовавший между ними барьер и понимал, что, несмотря на исходящую от нее сердечность и веселость, переступать этот барьер нельзя.

«Она поражена здешней жизнью, — думал Эдвард, — ее душевностью, богатством и естественностью, которые не могли не тронуть таких людей, как мы». Он вспомнил свои собственные чувства. Тот душевный подъем, какой испытал, наслаждаясь длинными, неизъяснимо прекрасными белыми ночами, поражаясь великолепию и необъятности всего русского. «Пусть ее чувства растут, — подумал он с нежностью, — наполняя душу, возможна причиняя боль, но побуждая познать всю полноту жизни. Я подожду».

Порывистая в своих чувствах, Екатерина подбежала к Софи.

— Мы идем кататься на лодках по озеру с Алексисом и мистером Хенвеллом, — задыхаясь, выпалила девочка. — Фрейлейн Браун поедет с нами, а вы и мадемуазель — нет. Мадемуазель хотела вас видеть.

Софи в маленьком павильоне проверяла сочинения княжон. Утром она получила письмо от князя из Москвы и при виде его четкого, решительного почерка почувствовала неизъяснимое волнение. Письмо было передано ей под видом письма от Елены Петровны.

«Елена готова принять и полюбить вас. Она, как и вы, считает, что эту новость до поры не следует сообщать девочкам. Они должны постепенно привыкнуть к мысли о новой матери. Елена будет нашей наперсницей и позаботится о том, чтобы мои письма попали к вам, а ваши — ко мне. Я вернусь, как только улажу все дела в Москве. Как и положено, я намерен написать вашей маме письмо и просить вашей руки. А пока я живу лишь одним желанием поскорее заключить вас в объятия. Софи, моя дорогая, давайте немного продлим эти дни, самые драгоценные наши дни, прежде чем свет узнает о нас. В моем сердце нет ничего такого, что, было бы против, но…»

Закрыв глаза, Софи словно слышала его спокойный, глубокий голос.

Она собрала свои книги.

— Идемте, Екатерина. Мы пойдем в дом вместе. Несколькими минутами позже Софи стояла перед мадемуазель.

— Кажется, вы желали меня видеть?

— Да. — В голосе мадемуазель Альберт звучала несвойственная ей сердечность. — Я хочу, чтобы вы сопроводили меня в Кравское. Я приказала заложить коляску, так что, может, вы поспешите собраться…

— В Кравское? — удивилась Софи.

Она похолодела, вспомнив недавно пережитое.

— Да. Это недалеко. Для меня Обухово и Кравское — почти одно и то же. Две похожие деревни одного хозяина. Мы считаем своим долгом, помогать местным крестьянам. Я подумала, вам будет полезно посмотреть, как это можно сделать.

Мадемуазель говорила с таким теплом и сердечностью, что Софи почувствовала неожиданную жалость к ней. Мадемуазель, несомненно, знала о грядущих переменах и, следуя инстинкту самосохранения, пыталась отыскать дорожку к сердцу той, к кому вскоре могла перейти власть в доме.

— Вы так добры! Мне очень интересно. Я буду готова, через пару минут.

С помощью горничной Софи быстро переоделась в простое платье из пике со свободными рукавами, украшенными по краю кружевом. Шляпка из тосканской соломки прикрывала от солнца лицо.

Мадемуазель поджидала ее в коляске. Глубокая ненависть охватила ее при виде девушки, легко сбегающей по ступеням террасы. Ей не терпелось увидеть, как лицо англичанки омрачится. Ничего не подозревающая Софии, пристроилась рядом с мадемуазель, сидящей прямо, как шест, в своем темно-коричневом шелковом платье.

Мадемуазель Альберт всю дорогу хранила молчание. Но когда впереди появилась деревянная церквушка с бревенчатыми избами поодаль, сообщила:

— А вот и Кравское. Деревня, где крепостным дали волю. Вы, верно, почитаете свободу за великий дар? Дар, за который крестьяне были готовы убивать?

— Да, считаю. — Софи озадачил ее тон.