Гваделорка

— Папочка цитировал какого — то классика в споре с соседом Львом Семенычем Браухом. По национальному вопросу… Папочка сказал, что достаточно с пониманием прочитать этот роман, чтобы ощутить себя русским на сто процентов… Я взял идею на вооружение.

— А до этого… ты кем себя ощущал?

— До этого русским и ощущал. Но вдруг узнал, что наполовину я еврей, по папе, а по маме — на четвертинку украинец и на четвертинку белорус. Да еще с дальней примесью польской крови…

— И это тебя потрясло?

— Не так уж… Но все же я решил подкрепить свое российское самосознание.

— Подкрепил?

— Конечно! «Онегина» знаю почти наизусть. Вот…

Судьба Евгения хранила:
Сперва мадам за ним ходила…

— И ты теперь ходишь за мной, как мадам за Евгением…

— Не искажай смысл… Я хожу как я за тобой. И лелею надежду… да нет, не на дискотеку.

— А на что? — Лика беззаботно примеряла розовую купальную шапочку.

— На то, что ты уговоришь вашего Юрия Юрьевича взять меня в вашу рисовальную экспедицию.

— Ты спятил? Ты же рисуешь, как страус левой ногой!

— А я и не буду рисовать! Я буду техническим персоналом. Палатки, костры, каша в ведре… В обмен на счастливую возможность ежедневно лицезреть ваше сиятельство… Могу стать твоим персональным натурщиком. Даже в обнаженном виде.

— Идиот! Больно нужен ты мне в обнаженном виде!

— Не тебе, а искусству. Вспомни традиции Возрождения…

— Идиот, — снова сказала Лика. — Что ты понимаешь в искусстве? Для тебя вообще нет ничего святого…

— Как это нет? А ты?

— Тростик, иди купайся, — распорядилась Лика. — Незачем ребенку слушать дурацкие разговоры… Или вот что. Возьми мою шапку, принеси воды и вылей на голову этому балбесу. Для охлаждения извилин…

— Щас! — Тростик с резиновой шапочкой метнулся к воде и тут же вернулся с ней, мокрой и отяжелевшей.

Бруклин сел по — турецки и с полной покорностью нагнул голову.

— Лей, — велела Лика.

Тростик подумал и насупился:

— Не… я не буду…

— Почему?!

— Ну, он же даже не сопротивляется… — И Тростик вылил воду себе на ноги.

— Вот еще один святой, — сказал Бруклин. — Твоя школа, Сазонова. А ведь ты могла бы и меня сделать таким…

— Поздно, дорогой…

Тростик сказал, осторожно подняв на Лику глаза:

— А может, еще не поздно? Он ведь еще не совсем большой…

— Вот видишь! — взбодрился Тимка. — Устами младенца… Тростик, ты и правда святой. Только это не к добру. Тебе тяжко будет жить на белом свете…

— Вот еще! — сказал Тростик.

Он был уверен, что жить ему всегда будет хорошо. Потому что хорошо жилось сейчас. Потому что он не требовал от жизни многого.

У него, у Трофима Зайцева, на девятом году жизни было все, что нужно. Была мама… Правда, она все время на работе, в две смены, однако она все равно всегда есть. А еще — Лика. На нее мама «просто молилась». Потому что Лика практически освободила маму от забот о сыне. И не ради каких — то там «тимуровских идей», а «что делать, если мы с этим Божьим созданием приросли друг к другу…».

Тростик «прирос» настолько, что без всякой ревности смотрел на Ликиных ухажеров. Он знал, что в душе у Лики занимает особое, ни с кем не сравнимое место.

Итак, чего еще ему оставалось желать? Велосипеда? Ну, это когда — нибудь потом. А пока его охотно возили на багажниках другие мальчишки. Хорошо бы, конечно, сотовый телефон — чтобы в любое время можно было связаться с Ликой и друзьями. Но всякие желания должны иметь разумные границы, а телефон был явно за пределами таких границ… Зато в течение года Лика заставляла его читать, читать, читать, и он осенью и зимой послушно мучился, а к весне понял наконец, какая это радость — интересная книжка. Один «Конек — Горбунок» чего стоит!.. А ведь в первом классе Трофим Зайцев едва разбирал слова по слогам…

Кстати, растрепанная книга «Конек — Горбунок» была удивительно старинная. На титульном листе красовалась круглая печать со словами: «Изъ библiотеки Максаровыхъ». Книгу отдала Тростику Лоркина бабушка Любовь Петровна. Решила, что мальчику будут интересны большие раскрашенные кем — то картинки. Но интересной оказалась сама сказка. Лика помогла разобраться в тексте, и скоро Тростик уже не обращал внимания на «яти» и другие старинные буквы, которых теперь нет в русском языке. Правда однажды он написал на тетрадке свою фамилию «Зайцев» с твердым знаком на конце и узнал от учительницы, что «иди тогда учиться в лицей с Пушкиным», но не огорчился. Он вообще не огорчался досадливыми мелочами жизни…

2

Лика наградила Бруклина взглядом,взяла Тростика за руку и повела купаться. И они долго бултыхались, а затем бесстрашно ныряли с баржи и оставались в воде, когда остальные уже развалились на песке.

Погода стояла «палящая», но купающихся рядом было мало. Оно и понятно. Многие обитали на дачах или уезжали на Голубые озера недалеко от деревни Муллаши. Это раньше, говорят, здешние берега кишели народом, а теперь все, кто поднакопил деньжат, рвутся в курортные края. На Канары, например… Вот и плескалась в районе пристани застрявшая в городе «неприкаянная» ребятня да несчастные влюбленные вроде Тимофея Бруклина…