Гвардеец Барлаш

Себастьян развел руками, не то протестуя, не то соглашаясь. Чемодан, уложенный и перевязанный, уже лежал на столе. Д’Аррагон взвесил его в своей руке и перебросил через плечо.

– Пойдемте, мосье, – повторил он, проходя через комнату Барлаша во двор.

– А вы, – прибавил он, обращаясь к солдату, – заприте за нами калитку.

Сделав еще один протестующий жест, Себастьян завернулся в свой плащ и последовал за ним. Д’Аррагон так буквально понял слова Дезирэ, что не дал Себастьяну времени не только колебаться, но даже проститься.

Молодая женщина не успела опомниться, как очутилась в одиночестве на кухне. Через минуту вернулся Барлаш. Дезирэ слышала, как он, ворча что-то про себя, приводил в порядок каморку, перевернутую вверх дном для того, чтобы открыть дверь во двор, где спрятался Себастьян.

Вернувшись на кухню, Барлаш застал Дезирэ на том самом месте, на котором он ее оставил. Взглянув ей в лицо, он очень изящно почесал свою растрепанную седую голову и коротко рассмеялся.

– Да, – сказал он, указывая на то место, где стоял д’Аррагон, – да, вы привели к нам на помощь мужчину, настоящего мужчину. Вы почувствовали его отсутствие, когда он вышел из комнаты?

Барлаш хлопотливо принялся уничтожать следы mise en scene нахального визита, сделанного тайной полицией.

Вдруг он выразительно обернулся и поднял свой указательный палец, чтобы привлечь внимание Дезирэ.

– Если бы в Париже было несколько таких мужчин, то революция не произошла бы. «За-за-за-за!» – заключил он, удачно подражая шуму толпы на собрании.

– Слова, а не дело, – закончил Барлаш и несколькими жестами ясно показал, что сегодня ночью они встретили человека дела, а не слов.

X В глубоких водах

Le coeur humain est un abime qui trompe tous les calcul[8].

Надо полагать, что полковник Казимир встретил друзей на приеме у губернатора Раппa, устроенном в больших залах Ратуши, так как там было много поляков и немного офицеров прочих национальностей.

В действительности армия, выступившая в поход против России, не была армией, говорящей по-французски. Меньше всего было французских полков, и в этот великий рискованный поход весело двинулись итальянцы, баварцы, вюртембергцы, вестфальцы, пруссаки, швейцарцы и португальцы. Были солдаты из многочисленных мелких государств Германской конфедерации, признавшие Наполеона своим покровителем по той простой причине, что они не могли защитить себя от него. Наконец, в армии были и те поляки, которые сражались в Испании за Наполеона, в надежде, что он когда-нибудь восстановит их старое государство. Втихаря уже указывали на Даву как на будущего короля новой Польши.

Многие из присутствующих на прощальном приеме у губернатора носили шпагу, хотя и были простыми, иногда весьма непорядочными гражданами. Может быть, Рапп, говоривший на грубом французском языке с немецким акцентом, оказался самым честным из присутствовавших, хотя ему недоставало тонкости поляка. В этих блестящих кругах Рапп не играл роли яркого светила. Он был губернатором не в мирное, а в военное время. Его час еще не пробил.

Слушая его простую речь, такие люди, как Казимир, только пожимали плечами. Они говорили о нем полупрезрительно, как о человеке, который имел много возможностей добиться успеха и не воспользовался ни одной из них. Он не был даже богат, а между тем через его руки проходили большие суммы. Он был только генералом, и ему приходилось спать в палатке императора; он имел к нему доступ, в каком бы расположении духа ни находился Наполеон. Может быть, он займет такое же положение и в предстоящем походе – на всякий случай стоило поддерживать дружбу с ним. Казимир и ему подобные любезно улыбались ему, что никоим образом не вводило в заблуждение проницательного эльзасца.

Матильда Себастьян была в числе тех дам, за которыми ухаживали эти блестящие воины. Должно быть, Казимир заметил, что ее критикующий взор следовал за ним, куда бы он ни направлялся. Во всяком случае, он знал, что постоит за себя среди этих авантюристов, из которых многие вышли из рядовых, другие же, хотя и были знатного происхождения, но не имели никаких манер. Сам он держался свободно с отпечатком тонкого изящества, которым отличаются многие поляки.

– Сегодня они здесь, мадемуазель, – сказал он, – а завтра этих рьяных воинов уже не будет. И кто может сказать, кому из нас суждено вернуться?

Если он и ожидал, что при этом напоминании Матильда вздрогнет, то должен был сильно разочароваться. Ее глаза горели жестким блеском. Она так мало имела случаев находиться среди этого великолепия, так близко ощущать величие, которое Наполеон распространял вокруг себя, как солнце свои лучи. Матильда была удивлена духом времени. Все вокруг казалось ей лучше, чем обыденная серая жизнь.

– И кто может сказать, – шепотом прибавил Казимир с небрежным и самонадеянным смехом, – кому из нас суждено вернуться богатым и великим?