Гвардия советского футбола

И вдруг, пожалуйста, играем с дублем московского „Динамо“, и Никулин — защитник, чья грубость никому не в новинку, но здесь-то мог бы, кажется, укротить себя — подкатывается под меня. Да так, что я прямо вскрикнул от боли.

„Ахилл“ — травма из тех, после которых часто и не возвращаются в футбол. А еще вот в таком странном для себя качестве — и без травмы списывают…

Пока лечился — операция, конечно, и прочее — я почти успокоился. Такой уж характер — верю, что хорошее со мной еще случится, хотя сколько раз в этом обманывался.

„Торпедо“ к тому же играло тогда очень средненько. И я поверил, что вернусь и снова придусь ко двору.

Теперь-то я понимаю, что надежды практически не было — и лучше бы мне не возвращаться.

Мне намекали, а я не понимал. Я привык играть в футбол — привык, вернее, жить футболом. И даже про тренерскую работу не хотел слышать. Сгоряча я бы тогда перешел в другую команду и еще бы поиграл. Конечно, правильно, что руководство заводское со всей настойчивостью отговорило меня от такого шага. Мы — те, кто играл в большой футбол, — не себе одним принадлежим. Я многим обязан автозаводу, „Торпедо“, и совершенно правильно, что жизнь моя и дальше оставалась с ними связана.

Я не хотел никому показывать своих переживаний. Держался неестественно бодро, хотя всё неестественное мне — нож острый… Кузьме, как видно, мое независимое от нынешнего положения в команде поведение, скорее всего, надоело. Он-то в свое время ушел безо всяких, а я вот резину тяну.

За дубль я больше играть не стал. Перед сборами звонил Кузьме: „Мне в Мячково приезжать?“ — „Как хочешь…“

Миша Гершкович единственный спросил: „Зачем ты уходишь, Анатольич?“

Мне приятно было, что именно он, игрок в расцвете лет, не понимает: почему я ухожу, не доиграв…

Но больше мне уже нельзя было оставаться при таком положении.

Я тихо-спокойно, как мне кажется, ушел.

В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без тебя…

А вот так».

Раньше у стадиона «Торпедо», на заборе, висели жестяные футболистики в разных маечках, согласно командным цветам. Табличка первенства лесенкой такой получалась. После игры тут собирались люди, беседовали, курили, спорили. Фанатов еще не было никаких, и милиция со стадиона людей не торопила.

Мне запомнился спор двух старичков — спартаковца и торпедовца. Первый долго-долго, взахлеб говорил и на забор показывал: «Спартак» стоял куда выше «Торпедо». Второй долго молчал, стряхивал пепел в сторону. И сказал только одно: «Зато у нас есть Стрельцов!» Развернулся и пошел к шашлычной.

Я подавал мячи на матчах дублеров. Тогда на «Торпедо» играли только дублеры и трибуна была только одна.

Иногда нас прогоняли, потому что приходили ребята из торпедовской футбольной школы. Иногда — нет, видимо, они с кем-то играли.

Мы старались отличить и запомнить тех, кто попал сегодня в дубль, но вообще-то играет за основу.

На матче дублеров «Торпедо» и «Динамо» запомнился Ларин. Он бил так сильно, что штанги гудели. Мы в буквальном смысле дрожали и пригибались от ларинских зарядов. Но Стрельцов всё одно бьет сильнее, — утешал себя я.

Мой племянник болеет за «Торпедо».

Иногда мы вместе ходим на стадион, где уже нет жестяных футболистов, но есть две трибуны, подогрев, милиция и фанаты.

Камень на месте будущего памятника Стрельцову заинтересовал племянника.

— А кто это — Стрельцов? Расскажи! — попросил он с настойчивостью десятилетнего человека.

Вот я и рассказываю.

ВАЛЕРИЙ ВОРОНИН

В июне 1984 года поэт и журналист Сергей Шмитько написал о Воронине такие строки:

Похоронили мы Воронина,
Запили горькою Валерия.
Судьба такая проворонена,
Оставшаяся без доверия…

Он на песке Копакабаны,

Чернявый, стройный, молодой,
Не думал, что усталый, пьяный,
Умрет с разбитой головой.

Даже теперь, спустя время, писать о нем трудно, тяжело. Была у него не одна жизнь, а две. Одна белая, красивая. На виду всей страны. А вторая — короткая, черная… В одиночестве.

* * *

Валерий Иванович Воронин играл легко и красиво, получая удовольствие сам и даря радость людям. Он превосходно разбирался в футболе и должен был стать сильным тренером. Он хорошо владел словом и писал блестящие обзоры в еженедельнике «Футбол», в редколлегию которого входил. Наряду со Львом Яшиным он был самым узнаваемым советским футболистом за границей. Ему рукоплескали стадионы Чили и Испании, Англии и Италии. Сама британская королева вручила Воронину награду — приз зрительских симпатий чемпионата мира 1966 года. Валерий был прекрасно начитан, блестяще владел английским языком, был вхож в театральные круги. Он многое успел в своей недолгой жизни. Но не успел еще больше. И в этом виноват прежде всего сам Валерий Воронин.