Гвардия советского футбола

«Джинал остался в моей памяти по сие время как злой гений из собачьего мира. Черно-пегий пойнтер, статный красавец с породистой головой, Джинал обладал, кажется, всеми самыми отвратительными пороками. Он был ленив и обжора. Коварная изворотливость напрочь лишила его добросовестности. Скрытная злобность дополнялась у него необузданным подхалимством.

Пользуясь силой, которой он был награжден с избытком, этот лентяй первым, расталкивая остальных, кидался к отцу лизнуть руку, чтобы выпроситься на болото. Но когда, еще не будучи до конца разоблаченным, он прибывал на подозеру, то вместо работы „челноком“, нарушая элементарные требования тактики поиска, едва передвигался ленивой трусцой в разных направлениях, вспугивая дичь и демонстрируя ко всему прочему полное отсутствие чутья. Он доходил до такой наглости, что позволял себе во время натаски сесть на кочку отдыхать. Для сравнения представьте себе футболиста, прилегшего на поле отдохнуть во время матча.

Этот пес был способен на всё. Возвратясь с охоты отдохнувшим на свежем воздухе, он громче других собак лаял, требуя немедленной кормежки. Бросался к котлу с неудержимым напором и жрал пшенный суп с конским мясом, заглатывая куски не прожевывая, давясь, не давая конине даже остынуть, что лишало его мало-мальского чутья.

Джинал стал проблемой целого лета. Он не поддавался исправлению. Смирел после взбучки арапником, жалобно подвывая во время наказания. Но ни лени, ни обжорства, ни подхалимства, ни коварства не сбавлял и по-прежнему исподтишка кусал за ухо соседа по кормежке, если тот вдруг нацелился на облюбованный им кусок.

Судьба Джинала стала ясна, когда он сильно прокусил ногу самой талантливой суке Леде, стоявшей первым кандидатом на золотую медаль в предстоящих испытаниях.

Чашу отцовского терпения переполнил проступок, квалифицирующийся егерским уставом для охотничьих собак как самое тяжелое собачье преступление. Джинал на охоте сожрал подраненного бекаса и, несмотря на отчаянные приказы егеря: „Даун!.. Даун!..“ — сбежал домой.

Джинала решением семейного совета приговорили к изгнанию из охотничьего собачника, и он был передан во владение Кольке Злобину, бездомному деревенскому бродяге. Колька хвастался, что на ярмарке в селе Романово, расположенном по другую сторону Вашутинского озера, он продал Джинала за десять рублей местному священнику.

На наши опасения, что Джинал прибежит обратно, отец шутливо, но не без оснований замечал, что пес слишком ленив, чтобы всю подозеру преодолеть. Впоследствии доносились слухи, что Джинал у романовского батюшки всех кур переел и посажен на цепь.

Джинал стал именем нарицательным во всей последующей жизни нашей семьи. Когда кто-нибудь нарушал установленные нормы — в голодное ли время за обедом или в чем-либо другом, казавшемся предосудительным, — то следовала укоризненная реплика: „Ты что, Джиналом стал?“

В более поздние времена нерадивое отношение к футбольной тренировке или тем более к самой игре вызывало гневный окрик — джиналишь!»

Прозвище Джинал часто попадается в книгах Старостина. Им Андрей Петрович награждал нерадивых футболистов с подленькой душонкой. Ввиду своей деликатности он никогда не называл футбольных негодяев по именам — ведь у них были ни в чем не повинные родственники. Но те, кто играл вместе со Старостиным, догадывались, кто скрывался за этой кличкой и кто «джиналил» на поле. Вообще же, Андрей Петрович был исключительно культурным человеком и никогда не позволял себе грубых выражений ни на поле, ни за его пределами. Самым грозным ругательством, звучавшим из его уст, было — «осёл».

Молодость

Спортивный интерес Андрея Петровича не ограничивался одним футболом. Он обожал хоккей с мячом (хоккей с шайбой был тогда неизвестен в нашей стране), а однажды забрел на ипподром, где был покорен бегами. И если бы не футбол, Старостин мог бы стать наездником. Однако любовь к лошадям, к бегам Андрей Петрович пронес через всю жизнь и вплоть до преклонных лет частенько заглядывал на московский ипподром. Не то чтобы играл, просто любовался рысаками и восторгался мастерством наездников.

Во время Первой мировой войны интерес к охоте угас, что не могло не отразиться на материальном благополучии большой семьи Старостиных. Глава семьи рассчитывал на большую премию, полагавшуюся за добычу двухтысячного волка Московской губернии. Петр Иванович был уверен, что трофей достанется именно ему, и незадолго до охоты взял деньги в кредит для покупки жене каракулевого пальто. Но волка добыл другой удачливый егерь, и семья оказалась на грани разорения. Выручил крупный предприниматель Прохоров. Но после Февральской, а потом и Октябрьской революции стало не до охоты, тем более элитарной, признанной буржуазной забавой. Петр Иванович, кстати горячо поддержавший революционные перемены, был вынужден заняться сельским хозяйством. Сыновья переехали в деревню и стали помощниками. Но в 1920 году отец умер от сыпного тифа, свирепствовавшего в Советской России. Пришлось взрослеть и девятнадцатилетнему Николаю, ставшему главой семейства, и его братьям.