Гвен Винн

Балансируя на раме кровати, девушка выглядывает, не думая ни о стержне, ни о размерах отверстия. Мысли ее, как и взгляды, заняты тем, что она видит снаружи. Вначале крыши и трубы домов, с поднимающимися дымками, флюгерами и арматурой для фонарей; среди них купола и шпили, свидетельствующие, что в городе несколько церквей.

Опустив взгляд ниже, она видит сад, вернее полоску с декоративными растениями: тенистые деревья, дорожки для прогулки, беседки и скамьи; все это окружено массивной серой стеной, высотой почти в дом.

Одним взглядом охватывает она эти неодушевленные предметы, но не задерживается на них. Потому что внимание ее сразу привлекают люди; они стоят небольшими группами или по двое и по трое прогуливаются по парку. Все это женщины и самого разного возраста; большинство в одежде монахинь, в просторных одеяниях тусклых тонов. Однако некоторые одеты, как обычно одеваются ученицы школ-пансионатов; таковы они и есть – пансионерки этого заведения.

Взгляд девушки переходит от группы к группе, но потом задерживается на двух школьницах, взявшихся за руки и гуляющих непосредственно под ее окном. Она обращает на них внимание, потому что одна из девушек ведет себя необычно: каждый раз проходя под окном, она смотрит вверх, как будто знает, что там внутри что-то есть и интересуется этим! Взгляды ее вопросительные, и в то же время смотрит она явно украдкой, словно не хочет, чтобы их заметили. Даже прогуливающаяся с ней подруга их как будто не замечает.

Та, что находится в келье, как только проходит первое удивление, смотрит только на этих двух девушек, забыв об остальных.

«Что бы это значило? – спрашивает она себя. – Так не похожа на остальных! Она явно не француженка! Неужели англичанка? Очень … очень красива!

Последнее по крайней мере несомненно: девушка действительно великолепна и по внешности отличается от остальных. Другие девушки с лицом французского типа, а у нее ирландское.

Две девушки в этот момент находятся прямо под окном, одна из них снова смотрит наверх и за стеклом, очень тусклым из-за пыли и паутины, видит бледное лицо и пару ярких глаз, которые пристально смотрят на нее.

Девушка вздрагивает; но, быстро взяв себя в руки, ведет себя как прежде. Потом, пройдя немного по дорожке, но по-прежнему видная из окна, оборачивается и прижимает палец к губам. Говорит ясно, словно произнесенными вслух словами:

«Тише! Я о вас знаю; знаю, почему вы здесь».

Пленница не упускает этот жест. Но прежде чем может обдумать его значение, начинает бить большой монастырский колокол, и фигуры внизу разбегаются: это первый призыв на вечернюю молитву; за ним вскоре следует перезвон благовещенья.

Через несколько секунд парк пуст. В нем остается только девушка с красивым ирландским лицом. Она выпускает руку подруги, отстает от всех и быстро возвращается к окну, за которым наблюдала. Подходя, она многозначительно показывает что-то белое зажатое в пальцах!

Чтобы понять ее намерения, другие жесты не нужны. Английская девушка уже догадалась, о чем свидетельствует скрип ржавых петель открываемого окна. Как только окно открывается, белый предмет вылетает из руки, как вспышка света, проникает в темную келью и падает на пол.

Ни слова не доносится с ним: та, что действовала так проворно, как только послание доставлено, убегает – так быстро, что успевает присоединиться к цепочке, движущейся к монастырской церкви.

Осторожно закрыв окно, Soeur Marie спускается по ступеням своей импровизированной лестницы и берет брошенный ей белый предмет. Это записка!

Несмотря на жгучее нетерпение, она не разворачивает ее, пока не опускает кровать и не ставит ее на место. Теперь, как никогда, ей нужно быть осторожной, и по очень важной причине.

Наконец, чувствуя себя в безопасности – особенно потому, что все сестры и послушницы на молитве, – она разрывает конверт и читает:

«Мэри! В следующий понедельник вечером, после полуночи, если выглянешь в окно, увидишь своих друзей, и среди них – Джека Уингейта».

– Джек Уингейт! – восклицает она с просветлевшим лицом. Голос с дорогого Уая! Наконец надежда на свободу!

Охваченная сильными эмоциями, она опускается на кровать; она больше не печальна, лицо у нее довольное и просветленное, как у самой набожной монахини в монастыре.

Глава семидесятая Оправданное похищение

Стоит безлунная ноябрьская ночь; туман, плывущий от Па-де-Кале, сжимает Булонь в своих влажных объятиях. Большие кафедральные часы бьют двенадцать, улицы пусты, последние деревянные каблуки простучали по булыжниковой мостовой. Если и есть на улице пешеход, то это какой-нибудь запоздалый посетитель кафе. Даже полицейских мало, они жмутся в подъезды или прячутся в уютных кабаре, которые за это пользуются возможностью работать позже разрешенного часа.