Гвианские робинзоны

Казимир держался позади. Он рулил и подгребал. Эта позиция требовала большой сноровки, потому что ход лодки изменялся от малейших усилий. Туземные пироги, без киля, с округлым дном, чрезвычайно легки на ходу: не лодки — скорлупки, и послушны даже малым толчкам.

Заметим прежде всего, что туземное лопатообразное весло не позволяет развить такую скорость, как обычно, кроме того использовать последнее в тесных гвианских бухточках и протоках невозможно. С местным же веслом — «пагай» — можно спокойно плыть и в узком ручье. Гребец погружает весло вертикально, пока лопасть не скроется под водой. Рука в верхнем положении толкает держак весла, одновременно нижняя, на уровне лопасти, выполняет протягивающее движение и служит точкой опоры. Это простой рычаг.

Лодка скользит довольно быстро. Гребцы повторяют одни и те же движения, в том числе и рулевой, который для того, чтобы держать или менять при необходимости направление, иногда использует свое весло как кормовое. Преимущество пироги по сравнению с европейскими весельными шлюпками еще и в том, что ее экипаж обращен лицом в сторону движения.

Чтобы занять время и восстановить душевное равновесие друга, старый Казимир заботливо обучал его всем этим приемам. И преуспел настолько, что его ученик и сам стал мастером.

Пять недель миновало после ухода Гонде.

Совершенно отчаявшись, бургундец уже собрался покинуть мирное жилище прокаженного, когда в самый канун твердо назначенного к отъезду дня вдруг появился Гонде — бледный, худой, чуть не падая с ног от усталости.

Его встретили криками радости.

— Наконец-то! Да что же с вами случилось, бедный мой приятель? — Робена поразил облик пришельца.

— Не сердитесь на меня за такую задержку, — отвечал тот слабым голосом. — Я уж думал, что погибну. Врач не признал меня больным, и Бенуа, который сам еле ходит, избил до полусмерти. Тогда меня отправили в больницу… там понемногу пришел в себя… Но Бенуа мне за это заплатит!

— Письмо… — с тревогою сказал Робен. — А что с письмом?

— Хорошие новости. Лучше, чем я ожидал.

— Говорите же! Говорите скорей, что вам удалось узнать!

Осужденный сел, вернее, рухнул на бревно, вытащил из кармана свою записную книжечку и вынул из нее сложенный листок бумаги. Шарль с жадностью схватил его.

Это было письмо, написанное мадам Робен первого января в мансарде на улице Сен-Жак. Вернее, копия письма.

Парижанин читал и перечитывал, с упоением, с дрожью, впившись глазами в разбегавшиеся строчки. Его руки нервно подрагивали, слезы туманили взор. Этот несгибаемый человек плакал, как ребенок. То были светлые, счастливые слезы, единственное проявление радости у тех, кто много страдал.

Обеспокоенный негр не смел вмешиваться. Робен ничего не видел, ничего не слышал. Теперь он перечитывал письмо вслух, бесконечно повторяя милые имена детей, мысленно воскрешая сцену, которая предшествовала написанию письма, целиком ощущая себя в кругу далекой семьи.

Казимир слушал, сцепив руки, и тоже плакал.

— Это хорошо… — бормотал он. — Добрая мадам… славные малыши… я рад…

Инженер вернулся наконец на грешную землю. Подняв глаза на каторжника, он ласково сказал:

— Вы совершили доброе дело, Гонде! Благодарю вас… от всей души!

Гонде мучила лихорадка, голос его звучал еле слышно:

— А! Не стоит благодарности… Не о чем говорить… А вы спасли мне жизнь. И говорили со мной как с человеком… со мной, павшим так низко. Вы показали мне, как надо переносить незаслуженные страдания. Хороший пример для осужденного! Я почувствовал угрызения совести…

— Ладно, ладно, будет об этом. Но вы должны укрепиться в своих новых чувствах… Особенно прошу: не мстите человеку, который вас избил. Преодолейте себя, станьте выше этого.

Каторжанин опустил глаза и ничего не ответил.

— Как же вам удалось раздобыть письмо?..

— Очень просто. Полицейские — народ лопоухий. Они по глупости положили письмо в ваше досье. Конторский служащий взял его ненадолго и принес мне, я снял копию, а он потом положил письмо на место. Вот и все. Я мог забрать оригинал, но вам это, наверное, не понравилось бы. Кража есть кража… Хотя письмо-то ваше. Но если бы письмо пропало, это привлекло бы внимание к вам, ведь только вы в нем заинтересованы. По правде говоря, после вашего бегства в колонии все вверх тормашками. Поговаривают об увольнении Бенуа. Допросы за допросами… Вообще-то вас уже числят в покойниках… Почти все, за исключением, быть может, этого треклятого Бенуа! Так что прячьтесь как можно надежнее!

— Прятаться! Есть заботы поважнее. Ничто больше не привязывает меня к этому злосчастному месту! Я хочу бежать далеко, навсегда распрощаться с этим адом. Завтра же трогаемся в путь! Ты слышишь, Казимир?

— Завтра, — эхом отозвался негр.

— Но вы не должны сейчас появляться, — возразил каторжник, — по крайней мере в лодке! В устье реки полно рабочих, и охрана удвоила бдительность. Подождите хотя бы, пока я найду другой участок с нужными породами, и лесоразработки переведут туда…

— Мы отправляемся, говорю вам.

— Это невозможно! Послушайте меня, потерпите еще неделю…