Гвиневера. Дитя северной весны

— Есть много важных вещей, которые следует знать о большом дворе, Гвен, — ласково сказала она. — О них мы здесь даже не думали.

— Но я не хочу жить при большом дворе, — медленно сказала я, поднимаясь. — Мне никогда не хотелось уезжать из Регеда. Регед — мой дом, моя родина, мой мир. Я здесь родилась и здесь хочу жить. — Я начала расхаживать по комнате, и это немного помогало преодолеть ощущение того, что я запутывалась в чем-то невидимом.

— Тут мой народ, и я — его будущая королева, — кипела я, с жаром защищая титул, которым наградил меня в детстве Кевин. — И мне не нужен латинский, чтобы разговаривать с ними. Большинство наших подданных вообще не знают латыни.

Отец и Бригит молчали, и их молчание давило на меня, поэтому я повернулась и снова уселась на скамью.

— Кроме того, я никогда, никогда не научусь есть лежа!

При таком заявлении бровь моего отца полезла вверх, и, наклонившись ко мне, он с серьезным видом пообещал, что этого не будет никогда.

Затем последовали обсуждения, нужно ли монархам знать латынь для управления государством и дипломатии и как должен быть подготовлен Регед, чтобы занять свое место в планах верховного короля, и мне стало ясно, что все уже решено без меня. Я почувствовала себя лисенком: сердитым, негодующим и совершенно не желающим быть прирученным.

Но у лисенка по крайней мере была нора, в которой он мог спрятаться.

Наконец, не видя никакого способа избежать нового развития событий, я молча удалилась. «Ничего, — твердила я себе, — вот вернется Кевин, и мы все исправим».

Итак, Лавиния прибыла ко двору. Это была маленькая и пухлая женщина, с тщательно завитыми волосами и благоухающая духами, за которыми регулярно посылала к торговцу в Марсель. Она была безумно аккуратной и принялась управлять моей жизнью, словно курица, пытающаяся выгнать утенка из воды, и с таким же успехом.

В первое же утро после ее приезда я проснулась и обнаружила, что моя туника и штаны исчезли, а на том месте, где я оставила их, на колышках было аккуратно развешено простое длинное платье.

— Туники, особенно туники ярких расцветок, — твердо заявила она, — носят женщины с дурной славой. И ни одна приличная женщина не наденет штаны. Не представляю, о чем думала твоя нянька, позволив тебе бегать как дикарке или еще того хуже.

Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.

— Приличные вещи мы используем, — жизнерадостно сказала она, — а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.

Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.

Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.

Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, — там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.

Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:

— Что случилось с волосами этой женщины?

Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.

Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.

— При изысканных дворах спят на полотняных простынях, — заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.

— Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? — спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.

Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.

— Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, — вздохнула она. — В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.

Я много слышала о тех днях, когда процветала торговля с Римом и по всей империи можно было встретить библиотеки, ювелирные лавки и большие магазины, полные стеклянных вещей. Родная бабушка Винни родилась в Риме и обычно подробно рассказывала ей о величии этого города. Рим, по мнению Винни, по-прежнему был законодателем вкусов и хороших манер, и по сравнению с ним наша северная часть «британской провинции», безусловно, была очень отсталой.

К возвращению Катбада наш образ жизни вполне устоялся. Друида приняли при дворе очень доброжелательно, но одновременно известили, что мое образование теперь доверено вдове из Йорка.