Гвоздь в башке

— Опомнитесь, сударь! Вы и так получили больше того, на что может претендовать простой смертный. Умейте ценить оказанную вам милость. А теперь к делу! — Она дернула за украшенный кистью шнур, свисавший сверху, и где-то за стеной звякнул колокольчик. — Сейчас вам помогут облачиться в подобающее случаю платье и скрытно доставят по назначению. Все остальное будет зависеть только от вас. А теперь позвольте удалиться. Храни вас господь.

Держа шандал на отлете, дабы капли горячего воска не задели кого-нибудь из нас, она быстро перекрестила меня и удалилась прежде, чем в противоположных дверях показались двое наглядно знакомых мне мужчин, одетых чересчур тепло — в собольи шапки и подбитые лисьим мехом бархатные шубы.

Прежде мы не были представлены друг другу, но оба гостя, несомненно, принадлежали к числу заговорщиков.

При себе вошедшие имели внушительных размеров узлы, из тех, в которые мещане и дворяне-однодворцы по заведенному обычаю хранят в дороге носильные вещи.

Обменявшись со мной сдержанными поклонами, они развязали узлы и вытряхнули на ковер целую кучу одежды, может быть, и добротной, но скроенной по какому-то шутовскому образцу. Да и пахло от нее так, как обычно пахнет от ямщиков — сырым зипуном, конским потом, смазанными дегтем сапогами.

— Не побрезгуй, — сказал тот из заговорщиков, что был постарше и у кого под шубой была надета облегченная офицерская кираса. — Рухлядь сия у калмыка позаимствована, того самого, которого ты в свадебном поезде должен заменить. А они, идолы косоглазые, страсть как не любят ополаскиваться. Язычники, одно слово…

— Заразы никакой нет? — брезгливо поинтересовался я, поднимая за петельку грубые домотканые порты.

— Не должно, — пожал плечами старший заговорщик. — Их же всех, прежде чем ко двору допустить, лейб-медик осмотрел… Ну если только пара вошек в тулупе завелась.

— Какова же судьба калмыка? — поинтересовался я. — Не довелось ли ему через меня пострадать?

— Спит, дармовой водкой упившись, — человек в кирасе сдержанно улыбнулся в усы. — Мы его жидовской пейсаховкой напоили, на изюме настоянной. Супротив ихнего кумыса она как кричный молот супротив бабьей скалки. Любого богатыря свалит… Ну давай, что ли, обряжаться. Время-то не ждет.

Прежде всего я облачился в свое собственное малоштопанное егерское белье, а уж затем с помощью заговорщиков стал натягивать на себя вонючие басурманские одежды. Сапоги оказались тесны, рукава тулупчика коротки, а малахай едва держался на макушке.

— Сам виноват, что таким великаном вымахал, — сказал старший заговорщик, критически осмотрев меня. — Ну да недолго тебе придется в этих отрепьях обретаться. Завтра, даст бог, в шелка и золото нарядишься.

— Я и савана не убоюсь, — заявил я для пущего молодечества.

— Типун тебе на язык! — оба заговорщика перекрестились. — Нельзя такими словами всуе бросаться. Удачи не будет.

— Ладно, это я шутейно.

— То-то же, что шутейно… А теперь прими свое главное снаряжение. — Младший из заговорщиков, рожу имевший чрезвычайно ухарскую, подал мне упрятанный в сагайдак тугой калмыцкий лук, дуги которого были сработаны из рогов горного козла. — Там же и стрелы, числом две штуки.

— Не маловато ли?

— В самый раз, — недовольно нахмурившись, вмешался старший. — Ежели с двух попыток промахнешься, третий раз тебе стрельнуть не дадут. Драбанты набегут, да и тайная канцелярия там повсюду своих людишек расставила… Ты, главное, хотя бы зацепи эту квашню толстомясую. Мы наконечники стрел в ядовитом зелье вымочили, которое даже для медведей смертоубийственно.

— Вот это вы зря… Не по-благородному. Я бы и так управился.

— Ежели попадешь под кнут заплечных дел мастера, тогда про царское благородство все прознаешь, — зловеще посулил заговорщик с ухарской рожей. — В нашем деле ошибаться нельзя. Береженого бог бережет.

Взяв лук, я для почина несколько раз натянул его. Спущенная тетива отзывалась коротко и звонко, как лопнувшая сосулька, недаром ведь была сделана из самых упругих жильных ниток.

— Не подведет рука? — поинтересовался старший заговорщик.

— С детства этим искусством владею. Пленный крымчак обучал, — похвалился я. — Да и весь последний месяц с самого Крещения ежедневно упражняюсь. С сорока шагов игральную карту поражаю.

— Славно, — кивнул он. — Хотя от прошпекта до дворца поболее сорока шагов будет. Благо цель такая, что промахнуться трудно… Ты про главное бди, но и про калмычку свою тоже не забывай. Как бы она раньше времени шум не подняла. Очень уж дика и непокорна, как степная кошка.

— Мне ли с бабой не управиться! — Я пренебрежительно махнул рукой. — Тем более, с калмычкой… Вы бы лучше, господа, угостили меня штофом водки на дорожку. А то мерещится всякое…

— Что тебе мерещится? — разом насторожились они.

— Будто бы лежу я в белой келье на беленькой постели, в белое полотно замотан, и белые шнурки от моей головы к какой-то хитроумной машине тянутся. Ей-богу!

— Ничего страшного, — сказал самозваный кирасир. — Такие приметы знатный урожай капусты обещают.

— Как же насчет водки? — напомнил я.