Hам светят молнии

- Вот и я у спрашиваю, откуда? - старичок хитро прищурился. - Либо сами догадаетесь, либо и толковать больше не о чем. Вы же меня чокнутым объявите и к стенке следом за Радеком и Митькой поставите.

- Не поставим, слово даю! Мы ведь уже поняли, кто есть кто.

- Поняли они, как же!..

- Так откуда аллигаторы, дед?

- Я уже сказал, с суши. Они на бережку обычно греются, под солнышком. А за добычей в воду ползут.

- Так... И где же твоя суша располагается? - Павел Матвеевич неожиданно ощутил, что начинает обильно потеть. Голова становилась мокрой, словно его сунули в парильное отделение.

- Это уж я не знаю, но только где-то, верно, есть. Может, даже совсем близко. Пуриты считали, что под водой.

- Во, дают! - фыркнул Мацис. - Какая ж там под водой суша? Там - дно!

- Вот и я им про это говорил: дно, мол, там. А они мне объяснили, что со спутников землю тридцать три раза успели просветить насквозь. Потому и рванули из космоса назад. Нет ведь там никого. Молчат станции. Потому как рассмотрели, где и что. Поезда, мол, поездами, а суша - сушей.

- Ничего не понимаю! - честно признался Мацис. Полковник задумчиво продолжал глядеть на "языка".

Застучали шаги, дверь распахнулась. Майор Рушников, отряхивая с капюшона воду, сумрачно доложил:

- Трупы убрали и, кажется, вовремя. Литерный на подходе. Просили передать поздравления. Все довольнехоньки!

- У них есть на это причины.

Майор подсел к Мацису, устало разбросал по спинке дивана руки.

- Сказали, что хотели бы остановиться минут на десять-пятнадцать. Что-то там у них с буксами. Обещали управиться побыстрее.

Полковник взглянул на смотрителя.

- Как тут у тебя с остановками? Держат еще опоры?

- Покуда держали. Один-то состав - еще не страшно.

- Вот и ладушки! - полковник вздохнул. - Тогда вернемся к нашим баранам...

- Каким еще баранам? - с подозрением спросил Рушников.

- То бишь, аллигаторам. У нас тут, майор, интереснейшая темочка проклюнулась! Можешь поучаствовать в беседе. Если, конечно, есть желание...

***

- Почему вы пьете? - Мальвина смотрела на него в упор. Нет, правда, - почему?

Простой детский вопрос, ответить на который вряд ли представлялось возможным. Детские вопросы вообще ставят в тупик. Ибо от частокола взрослых условностей возвращают к главному. А потому особенно тяжело было глядеть девчушке в глаза. Так и видился он вчерашний - багроволицый, слюнявый, с косящими зрачками, блудливыми ручищами. Ей бы, по логике вещей, презирать его, а она сидит рядом, пробует разобраться в чужих бедах. Золотой ребенок! Или, может быть, одинокий? Зачем ей та же собачка? Давно известно, удел всех женщин-одиночек заводить домашнюю живность. Кошечка вместо ребенка, собачка вместо друга. Домашнее животное, домашний приятель... Впрочем, сейчас и домов-то нет. Вагонная жизнь, вагонное одиночество...

- Не знаю, - Егор глотнул чай и обжегся. - Все пьют, и я не отстаю.

- А почему все пьют?

Он взял хлебную корочку, растерянно помял в пальцах. Пьяные рассуждения насчет пользы опьянения уже не казались здравыми и убеждающими.

- Ну... У каждого, наверное, свои Сцилла с Харибдой, а я... Я, наверное, просто размазня. Жаль себя - вот и пью. Глажу таким вот пакостным образом себя по головке. Утешаю.

- Горлик говорил, что вы... - Мальвина смутилась. - Будто вы пропили свой талант. Могли написать что-то очень великое, но не не написали.

- Если бы мог, давно написал. Только вот не пишется отчего-то. - Егор вздохнул. - А Горлик - славная душа, всех щадит и нахваливает. Вполне возможно, он и для потомков труды наши переписывает по этой самой причине. Слава-то после смерти - штука иллюзорная, мало кого греет, а он не ленится. Толстого почти всего успел перекатать, "Поединок" Куприна, моего "Бродягу".

- А зачем?

- Чтобы запечатать в титановый контейнер и сбросить в океан.

- Значит, он добрый и трудолюбивый?

- Точно! Добрый и трудолюбивый, - Егор покривил губы. - В отличие от нас разгильдяев. Потому как мы большей частью лодыри и нытики. Не достает сил даже на самое малое. Потому и врем на всех углах, выдумываем для окружающих веские причины. Только причина, если разобраться, - одна-единственная... Егор споткнулся. Мысль, еще мгновение назад казавшаяся столь ясной и отчетливой, вдруг расплылась в блеклую многолучевую кляксу. Все равно как тушь на черных брюках - не промокнуть и не отцарапать. Он тряхнул головой. Хмель еще бродил в крови, терзал нейроны, порождая сиюминутные видения.

- Собственно, я много, чего написал, - пробормотал он. Гору всякой чуши. На проглот. Вроде сосисок. Сложить все тиражи кучей - пирамида похлеще египетской выйдет. Честное слово!