He те года

— Муся! — сказалъ онъ, — ты не повришь, но я, самъ для себя, не сталъ бы лгать въ такую минуту: увряю тебя, что я искренно былъ убжденъ, что ты любишь меня. Вроятно, это произошло оттого, что очень мн надо было, чтобы ты любила. Я припоминаю даже теперь, что я удивлялся и все-таки врилъ. Въ этомъ вся моя вина передъ тобой. Ты простишь мн когда нибудь?

Злое лицо Муси стало жалкимъ.

— Теперь о теб,- продолжалъ Иванъ Петровичъ. — Ты въ одномъ была неправа: ты лгала. Если ты дйствительно хотла имть меня другомъ, зачмъ ты все время обманывала меня? Ты ошибалась, что въ любви мужа главное чувство это… это право собственности. Оно развивается только въ той мр, въ какой сама женщина считаетъ себя купленной или закрпощенной. Чувство собственности — это протестъ и это оружіе противъ оружія. Если я подозрваю, что меня хотятъ схватить за горло — я защищаюсь. А ты возмутилась противъ меня и возненавидла меня только за то, что обманывала меня сама. Вотъ видишь: я все это обдумалъ, понялъ и мн кажется, что мн уже не такъ тяжело. Прощай, голубка! Я бы хотлъ, чтобы и твое горе нашло себ облегченіе и успокоеніе. Я не спрашиваю тебя, но я знаю, что ты несчастлива не изъ-за меня. Простимся друзьями!

Она глядла на него, какъ потерянная. Дрожа всмъ тломъ, она встала и медленно, съ робкой засгнчивостью припала къ его груди.

— Если ты захочешь, — сказалъ онъ прерывающимся отъ волненія голосомъ, — ты прідешь ко мн туда.

Она вскинула ему руки на плечи, судорожно прижалась къ нему и зарыдала.

* * *

Ефимъ кончилъ запрягать и тройка гусемъ вынесла изъ воротъ большія, крытыя ковромъ сани.

— Ефимъ! — крикнулъ Иванъ Петровичъ. — Тронь, тронь мимо меня, я посмотрю.

— Хорошъ у насъ вышелъ головастый, баринъ! Ахъ, какъ хорошъ! Я хотлъ его запречь, но барыня не приказали.

Изъ комнатъ вышла сама барыня, увернутая и укутанная до невозможности. Черезъ нсколько минутъ тройка плавно выхала изъ поселка.

Впереди, по бокамъ, однообразно, безгранично легла степь. Иванъ Петровичъ приподнялся. Щемящая, захватывающая радость наполнила его душу мгновеннымъ порывомъ.

— Ефимъ! пусти во всю, — приказалъ онъ. Ефимъ подобрался и собралъ возжи. Иванъ

Петровичъ перегнулся и смотрлъ на лошадей.

— Ты настудишь ноги, — замтила ему мать. Онъ слъ и увернулся тепле. Радостное чувство опять уже смнялось тяжелой тоской.

Онъ оглянулся и увидалъ рядомъ съ собой закутанную фигуру матери.

— Маменька, — сказалъ онъ очень тихо, — помните, мы такъ-то хали съ вами давно, давно… Я еще былъ кадетомъ. Тоже передъ праздниками хали.

— Да, да, — сказала она, не поворачивая головы.

— Какъ я тогда молодъ былъ! — грустно улыбнулся Иванъ Петровичъ. И ему захотлось прибавить:

— Какъ я врилъ въ счастье!

Онъ вспомнилъ блдное лицо Муси и ему стало мучительно жаль ея, ея молодости, ея счастья… Еслибы онъ зналъ, что сдлать, чтобы дать ей это счастье, онъ въ эту минуту не остановился бы ни передъ чмъ.

— И теперь еще не старъ, — замтила мать. Ему припомнилась его недавняя вра въ любовь Муси и ему стало стыдно.

— Нтъ! — сказалъ онъ, какъ бы защищаясь отъ обвиненія. — Нтъ, нтъ… Гд ужъ? Не т года! — онъ отвернулся, чтобы не встрчаться со взглядомъ матери и добавилъ:- Я сдлалъ «ее» очень несчастной. Если она вернется сюда, будемъ добры къ ней!

Мать не отвчала ему, но онъ угадалъ ея мысль, какъ будто она высказала ее вслухъ.

— Она не вернется!

И онъ прошепталъ съ тоской, безъ тни надежды:

— Если… если…