Hermanas

— У Фиделя в бороде вши. Их можно извести за одну ночь с помощью простого препарата, но Фидель, идиот, решил вместо этого принести в жертву Шанго [7]бутылку рома. Но что-то было сделано не так. Вши остались, и кое-кто говорит, что сразу после этого по телевизору показывали Джимми Картера [8]. Он стоял и чесал лицо как сумасшедший. Так, тебе кофе с молоком?

Доктор Висенте Эррера, отец Хуаны и Миранды, был не из тех людей, кто для застольных разговоров выбирает темы деликатные или навязшие в зубах. Таких разговоров я никогда раньше не слышал. Лет пятидесяти пяти, совершенно седой, но с густой гривой довольно длинных волос, зачесанных назад, а посреди лица — здоровенная щетка усов. Это отец.Меня воспитали так, что понятие «отец» для меня являлось абстракцией; это осеменитель, котяра, исчезнувший во мраке, у которого тем не менее есть имя. А имя его нельзя выговорить, не произнеся несколько напоминающих плевки звуков. Отец Хуаны и Миранды был настоящим, принимающим участие в жизни девочек, большое участие, потому что он один воспитывал дочерей и имел в доме непререкаемый авторитет. Я боялся его, и ему не составило ни малейшего труда заметить это, но к чести доктора Эрреры надо сказать, что он относился ко мне весьма снисходительно.

Миранда уже уехала, так что за столом присутствовали только доктор, Хуана и я. Завтрак был приготовлен и подан экономкой, мулаткой лет сорока, которая заходила на несколько часов каждый день и, как неоднократно намекала Хуана, была папиным нечаянным утешением в его одиночестве.

— Миранда очень спешила, — сказал доктор Эррера. — Я заметил, что теперь, кажется, обемои дочери ценят любовь выше нормального питания.

Он посмотрел на меня, и я, должно быть, покраснел. В любом случае, я был настолько сверхчувствительным, насколько может быть молодой человек, только что закончивший заниматься сексом. На моем туловище горели несколько царапин, нанесенных Хуаной. Правая нога ныла, потому что я потянул мышцу в пылу страсти. И от меня наверняка пахло. Я был вынужден напомнить себе самому, что одет.

— Вам надо сбросить щенячий жир, обоим. Не повредит, — сказал доктор и рассмеялся. — Но естественно, в мое время подобное было немыслимым. Если бы речь шла о моемотце, ты бы ни за что не вышел отсюда живым.

— Папа твердо придерживается морали времен диктатуры, — заметила Хуана и потянулась за апельсиновым мармеладом.

— Придержи язык, девочка, — сказал отец не слишком резко. — Можешь называть это моралью времен диктатуры, но это единственная мораль, которую знала эта семья. В нас течет чистая испанская кровь, Хуана наверняка тебе уже об этом рассказала. Мы христиане. Я не говорю, что раньше все было лучше, но случается, я размышляю, так ли необходимо было навязывать нам мораль рабовладельческого общества. Я не вижу ничего контрреволюционного в том, чтобы знать, кто чей отец, например. И хотя Фидель — чертов ублюдок, нам всем совершенно не обязательно становиться такими же. Так ведь?

Я был слишком шокирован, чтобы ответить ему как полагается.

— Мой отец погиб на Плая-Ларга, — произнес я в конце концов. Такое замечание обычно пресекало подобные разговоры. Это был мой козырь.

— Дражайшая мадонна, один из них? — сказал доктор Эррера. — Тогда ничего не поделаешь. Прошу прощения. А ты пишешь стихи, если я правильно понял?

— Со всей скромностью, да.

— Вряд ли со всей скромностью. В наши дни вообще осталось не так уж много скромности. Она дорогого стоит. Но на самом деле мне не настолько уж неинтересна поэзия. Она была одной из ценностей буржуазного общества, хочешь верь, хочешь не верь. Мне нравился один американец, которого звали Уолт Уитмен… его наверняка уже больше не читают. И, конечно, Неруда и Лорка, но они, разумеется, разрешены. По крайней мере, пока. А ты хорошо пишешь? Или точнее: сможешь ли ты прокормить мою дочь своим творчеством?

— О боже, папа, — сказала Хуана. — Это еще что за вопрос? Я сама могу себя прокормить. К тому же…

— К тому же что? — спросил отец. — К тому же ты не собираешься заводить детей и передавать по наследству свое имя, по крайней мере не с ним?.. Но ты, конечно, ответишь «да». Стоит тебе только подольститься к председателю нужного комитета. Так обстоят дела в нашем социалистическом раю, мы трудоустраиваем много своеобразных людей. Престранным людям доверяют заниматься тем, для чего у них нет ни малейших наклонностей. Пока ты делаешь то, что они тебе рекомендуют, и не показываешь, что у тебя к чему-то есть талант… если тебе не повезло обладать чем-то подобным.

Он провоцировал меня. И естественно, делал это намеренно. Доктор Эррера все время улыбался и внимательно изучал мой взгляд. Был ли я из тех, кто способен донести на него? Думаю, он не считал, что я настолько низок, потому что продолжал:

— Только об одном хочу тебя предупредить. В тот день, когда ты напишешь что-нибудь стоящее, ты окажешься в тюрьме. И тогда Хуану можно будет только пожалеть.