HHhH

А программа концерта совершенно уникальна. Гейдрих пригласил для участия в нем самых крупных исполнителей, играть они будут только немецкую музыку, прозвучат Бетховен, Гендель, скорее всего – Моцарт, может быть, на сей раз забудут про Вагнера (не уверен, потому что не смог найти перечисления всех номеров), но главное не в этом… Апофеозом для Гейдриха станут первые же ноты написанного его отцом, Бруно Гейдрихом, концерта для фортепиано с оркестром до-минор. У рояля будет священнодействовать опять-таки специально приглашенный знаменитый пианист-виртуоз, аккомпанировать ему поручено бывшим студентам консерватории города Галле[308]. Да, именно в те мгновения, когда музыка растечется по протектору подобно благотворной волне, он познает высшее счастье. Мне было бы интересно послушать это произведение. Когда концерт для фортепиано с оркестром заканчивается, Гейдрих аплодирует, и я могу прочесть на его лице горделивую задумчивость, свойственную великим эгоцентрикам-мегаломанам[309]. Посмертный триумф своего отца он переживает как свой собственный. Но все-таки триумф и апофеоз – не совсем одно и то же.

210

Габчик вернулся. Ни он, ни Кубиш не курили в квартире – не хотелось причинять неудобства приютившему их милому семейству профессора Огоуна, да и ни к чему было будить подозрения соседей.

За окном виднеется в ночи громада замка. Кубиш, не сводя глаз с внушительного силуэта, задумчиво произносит вслух: «Интересно, как там все будет завтра в это же время…» Госпожа Огоунова любопытствует: «А что должно случиться завтра?» Ей отвечает Габчик: «Да ничего такого особенного, пани…»

211

Утром 27 мая Габчик и Кубиш собираются уходить раньше, чем обычно. Младший сын Огоуновых в последний раз пересматривая свои записи, сильно нервничает: у него сегодня экзамен на аттестат зрелости. Кубиш говорит юноше: «Не волнуйся, Любош, все будет в порядке, ты сдашь на отлично. И вечером мы вместе отпразднуем твой успех…»

212

Гейдрих, как обычно, пролистал за завтраком свежие газеты – их ему всегда привозили из Праги на рассвете. Ровно в девять шофер, гигант-эсэсовец почти двухметрового роста, откликавшийся на имя Клейн, подал хозяйский черный – или темно-зеленый – «мерседес» к крыльцу, но на этот раз хозяин заставил водителя ждать: Гейдрих поиграл с детьми (мне очень интересно, как могла бы выглядеть эта сценка: Гейдрих, играющий с детьми) и прогулялся с женой по аллеям своего обширного поместья. Лина, должно быть, на ходу ввела мужа в курс хозяйственных забот: вот эти ясени надо будет спилить и посадить вместо них фруктовые деревья. Но, задумываюсь я, не присочинил ли здесь чего Мирослав Иванов? Если ему верить, малышка Зильке сообщила папе, что некий неизвестный нам Герберт научил ее заряжать револьвер. Но девочке же было тогда всего три года! Хотя… хотя ладно – в эти смутные времена меня уже ничего не может удивить.

213

Итак, на дворе утро 27 мая, годовщина смерти Йозефа Рота – он умер три года назад в Париже от горя и алкоголизма. Рот был беспощадным наблюдателем и прорицателем, он предсказал будущее нацистского режима в дни подъема фашизма, написав еще в 1934-м: «Что за суета в этом муравейнике за час до его гибели!»

Двое садятся в трамвай, думая, что, вполне возможно, это их последняя поездка, и потому жадно вглядываются в проплывающие мимо улицы Праги. Может быть, они, наоборот, предпочли бы пустоту вовне и внутри, может быть, они хотели бы ничего не видеть, сделать попытку сосредоточиться, абстрагировавшись от мира за стеклами… хотя нет, нет – я в этом сильно сомневаюсь. Со временем привычка быть настороже стала их второй натурой. Садясь в трамвай, они машинально присматриваются ко всем пассажирам-мужчинам: кто заходит, кто выходит, кто стоит у какой двери; им сразу понятно, кто тут говорит по-немецки, пусть даже говорят в другом конце вагона. Они знают, какая машина едет впереди трамвая, какая позади, на каком расстоянии, они замечают армейский мотоцикл с коляской, движущийся справа, они окидывают взглядом патруль на тротуаре и подмечают парочку кожаных плащей, караулящих у подъезда вон того дома… Стоп, хватит перечислений! На Габчике тоже плащ: хоть в небе и сияет солнце, пока еще довольно прохладно, так что никто на его плащ и внимания не обратит. А может быть, он снял плащ и повесил на руку. Они с Кубчиком прихорошились как могли для этого великого дня. И у обоих – тяжелые портфели.