HHhH

Со Шпеером ему необязательно говорить только о политике, о войне, о евреях, с ним можно – о музыке, живописи, литературе; и потом, благодаря Шпееру может стать реальной Germania, будущий Берлин, планы которого они рисуют вместе и проектирование которого уже поручено гениальному личному архитектору нацистского вождя[243]. Шпеер для Гитлера – как глоток свежего воздуха, Шпеер отвлекает, развлекает его, Шпеер – окно во внешний мир из национал-социалистского лабиринта, который он создал и где он заперт. Разумеется, Шпеер – член партии и всей душой предан общему делу. Когда он стал не только личным архитектором фюрера, но и рейхсминистром вооружений и боеприпасов, он весь свой талант и весь свой интеллект направил на реорганизацию промышленности. Его верность, как и его деловые качества, вне подозрений. Но Гитлер предпочитает его всем остальным не за это. По части верности, скажем, никому не сравниться с Гиммлером (не зря же Гитлер прозвал того своим «верным Генрихом»), да, впрочем, и по деловым качествам… Но Шпеер такой элегантный, в нем есть шик, он в этих своих костюмах самого лучшего покроя куда импозантнее других, он держится куда более свободно и чувствует себя как рыба в воде при любых обстоятельствах… Казалось бы, Шпеер как раз из тех интеллектуалов, которых неудавшийся художник и бывший мюнхенский бродяга Гитлер должен ненавидеть, но Шпеер – и это очевидно – дарит своему фюреру то, чего никто больше не дает: дружбу и восхищение выдающегося человека, наделенного способностью общаться с разными людьми и потому признанного таковым в любой среде.

Естественно, причины, по которым Гитлер любит Гейдриха, совсем иные, может, даже и противоположные. Шпеер воплощает собой элиту «нормального» мира, к которому Гитлер никогда бы не мог принадлежать, тогда как Гейдрих – образец идеального нациста: высокий, светловолосый, жестокий, послушный во всем и невероятно деятельный. Гиммлер считает, что в Рейнхарде есть еврейская кровь, – вот уж ирония судьбы! Но ведь ярость, которую тот проявляет, сражаясь с этим своим изъяном и побеждая его, доказывает, по мнению Гитлера, превосходство арийской сущности Гейдриха над еврейской. А если Гитлер верит, что там и на самом деле есть еврейские корни, тем сильнее он наслаждается, назначая Гейдриха ответственным за «окончательное решение», то есть делая того ангелом смерти для народа Израиля.

167

Я хорошо знал эти кадры: Гиммлер и Гейдрих, оба в штатском, разговаривают о чем-то с Гитлером на открытой террасе его резиденции под названием Бергхоф – большого роскошного дома в Баварских Альпах, – но понятия не имел, что это домашнее кино и снимала его самолично любовница фюрера Ева Браун. Узнал, когда по одному из каналов кабельного телевидения показали как-то вечером передачу, посвященную Еве Браун. Для меня это стало маленьким праздником: я люблю, насколько возможно, проникать в частную жизнь моих персонажей и тут с удовольствием наблюдал за Гейдрихом в гостях у Гитлера, за высоким горбоносым блондином на голову выше любого из собеседников, улыбающимся, расслабленным, в бежевом костюме с коротковатыми рукавами. Вот только кино было немое, и я из-за этого, разумеется, сильно огорчался. Но – лишь до момента, когда кончился ролик! Авторы передачи о Еве Браун постарались на славу: они пригласили специалистов, которые умеют читать по губам, и вот что, оказывается, сообщил Гиммлер Гейдриху, стоя у каменного парапета террасы с видом на залитую солнцем долину: «Ничто не должно уводить нас от решения нашей задачи!» Ладно. Они, значит, по-своему последовательны и упорны.

А я доволен, пусть даже и немножко разочарован, хотя, конечно, и это лучше чем ничего. Ну а потом, на что я надеялся? На то, что он скажет: «Знаете, Гейдрих, мне кажется, пресловутого Ли Харви Освальда[244] очень стоит завербовать»?

168